Е Львова - Происшествие Страница 4

- Я не скандалил... Я сына искал. А стена настоящая, облицована под мрамор. Я ее трогал.

- Тактильный эффект учитывают, не осуди за худое слово, сволочи. А ты, стало быть, папаша, я-то думала, может, рыцарь какой ошалелый из их персоналу.

- Я сына повидать приехал. Какой я рыцарь.

- А чего, наружность вполне рыцарская. Рюкзакевич только подкачал. Что с парнем-то твоим?

- Болен.

- Здоровых тут не держат. А что у него?

- В Триаде он. С рождения.

- Трехлапка, значит...

- Ну... Слыхала, так и не спрашивай.

- Слыхала. У Степаниды они. У Кривули. Все трехлапки там. Дорога простая. Пойдешь напрямки. До горелого места. Самую гарь обойди, по праву руку будет рябинка полуживая, из горелого ствола свежой прет. Там постой малость и дуй дальше. Увидишь ветлу, посередь ствола у ней молния попала, прожгло дыру наподобие буквы О. Там свороти направо и дальше двигай. На поляне из кроватной сетке увидишь такой загончик выстроен, дверца как раз под твой рост. Взойдешь, там бочка, там и лейка - росточки полей и дальше при, назад только не оглядывайся. Если кто звать будет, не озирайся. Это все кажимость, сущность дальше пойдет. Сандалик красный увидишь - обойди, по правому борту держись, а там будет ванна стоять, совсем хорошая еще ванна, эмаль только малость пообита, да ржавая. В ванне яблок полно. Отдохнешь, яблоко съешь. С собой маленько прихвати, а тут выйдешь к оврагу, вниз спускайся - через ручей по бревну перейдешь, тальник будет, а там и Степанидин дом - первый с краю, последний с краю. Все трехлапки в том дому, и твой малый с ними. Покричи сперва, они чужих стерегутся, от Мананы, мол. Хоть палку сломай на дорогу, устанешь.

Хилые сосны, зябкий можжевельник. Лишайники и труха. Поодаль орешник. Роберт пригнул было послушный стволик, да жалко ломать. Смотрит - старухи уже нет. Сыроежка только краснеет с налипшей хвоей.

- Манана! - крикнул он.

- На-на! - отозвался лес. Эхо вернулось. Лихорадка действия затрясла его. Откликнулась одинокая птица. Она жалобно перебирала свой небогатый словарь, искала забытое слово.

А раньше птиц тут не было, так говорили. Хотелось есть. Роберт потянулся сорвать сыроежку, но она пропала. Вытащил из кармана рюкзака фляжку. Фляжка выскочила с каким-то свертком. Ломоть серого хлеба, белый ноздреватый сыр. Это был армянский "лори". Марьям, наверное, сунула. Он не сказал ей, что едет в Спайсы. Она и так догадалась. Она всегда догадывалась. Стоило подождать два дня, и можно было бы лететь вертолетом, а там - со всеми, по канатке.

Его сорвала с места режущая тревога. Словно консервная банка с острыми краями поворачивалась внутри, а тут еще связь со Спайсами прервалась. И он уехал, никого не предупреждая. До развилки рейсовым автобусом, а дальше пешком. Марьям бродит теперь по пустой квартире. С утра начнут звонить со студии, и Марьям придется выкручиваться. И ведь все равно ей никто не поверит, что она не знает, где он. Детским от неловкости голосом будет объяснять, что Роберт Терентьевич, по-видимому, уехал повидать семью. Да, по-видимому, - точно она не знает. Заложницей своего несчастья сделал он эту стремительно стареющую девочку.

Птица вдалеке горячо, сбивчиво возражала. Хлеб был не похож на хлеб. В корке запеклись травы и зерна. Роберт присел на корягу и отломил кусок. Хлеб был горячий. Ему стало жутко. Птица забормотала свою жалобу-молитву. "И спасибо не сказал", - укорил Кайдалов-старший. Терентий все время был рядом, только увидеть его Роберт никак не мог. "Хлеб наш насущный", произнес Роберт неуверенно. "Даждь нам днесь", - отозвалось внутри. Роберт повторил. Птица откликнулась суетливо и настороженно. Хлеб крошился. Роберт не спешил. Он не знал, далека ли будет его дорога.

На горелое место вышел сразу. Обогнул справа, удивясь ровной правильности недавнего, видно, пожарища. Сбоку расколотый пополам ствол удерживал, оберегая, в обгорелых корявых лапах легкий стволик молодого деревца со свежей кроной. И такое обилие ягод - рыже-красных. Сорвал одну. Горький вкус терпения был ему уже знаком. Сбоку зашелестело, но он не обернулся. Он шел все тише. Сизо-голубая птица карабкалась по стволу, цепляясь коготками и глухо тукая клювом.

Роберт поднес ей на ладони крошку хлеба. Не взяла. Не улетела. "Хозяин - барин", - будто обиделся Роберт. Птица свистнула протяжно и тонко.

- Слушай, ты, крылатый. Адрес такой: Малая Ямская, дом одиннадцать дробь три, угловой. Третий этаж. Квартира шестнадцать. Марьям Аршаковна Степанян. Кланяйся, проси простить.

Голубой свистнул. Роберт настаивал. Лес зашумел. Надо бы идти. Ветла согнулась до земли. Обошел. Другая, пробитая молнией, сияла ровным овалом. "О", - сказал Роберт, обходя дерево. Замусоренная поляна открылась взгляду. Проволочная клетка зазвенела, когда он отворял дверцу. Бочка была почти полной. Роберт заглянул. Водомерка суетливо стрекала по воде. Он поймал свое отражение, но оно тут же разбилось. Сыскал лейку, зачерпнул и полил пересохшие ростки какого-то бобового растения. Они, хрустя, распрямились. Кто-то громко хихикнул сзади. Роберт не обернулся. Вылез из клетки, задвинул качнувшуюся дверцу. Старые ветлы шли под уклон. Одна ветка сильно качалась. Ветра не было.

"Манана!" - укорил Роберт. "Ана!" - откликнулся лес.

"Марьям, прости!" - крикнул он, скользя по мокрой глине. А только что тут был песок.

"Ости, Арьям!" - отозвался лес, переставляя слова. Это не эхо. Эхо не путает порядка слов. Роберт пожал плечами и, цепляясь за ветки, двинулся дальше. Тропка шла вниз. А вот и ржавая ванна. Стоит себе и стоит. Мелкие яблоки - почти до краев. Роберт опустился на бортик. Ванна качнулась, но устояла. Он взял яблоко. За плечом хихикнули. Не оборачиваться делалось все труднее. За ним шли. За ним следили. Над ним смеялись. Роберт достал часы. Они остановились. От земли тянуло холодом, а вечер все не наступал. Роберт подумал о ночлеге. Если дно ванны устелить лапником... Лапника не было. И яблоки куда? Яблоко было медовой сладости, прозрачное. Как будто светилось. Он распихал яблоки по карманам. "Детям". Откуда взялась эта уверенность, что он увидит детей? Тропинка оборвалась, и он, путаясь в ивняке, спустился на дно оврага. Ржавый ручей. Голубая глина. Кривое бревно перекинуто над водой. Перебрался. Взял некрутой подъем. Его легонько ударили по плечу - не обернулся. Свистнули. Смолчал. Он подумал, что вот так же надоедал сегодня усталому, замученному Богу. "Прости, Отче", - извинился он. "Чего уж там, не тушуйся", - молвила птица. Или ему показалось? И тут он увидел в просвете дом. "Свои! - заорал Роберт. - От Мананы я, Кайдалов!"

- Проходи и не ори, - сказали с дерева.

Сделалось темно. Он заторопился к дому. Кровельные скаты свисали до земли и были подперты - где бревном, где ящиком, где бочкой. Шаткое крыльцо притянуто к дому канатом. Кое-какое бельишко трепыхалось. Роберт распознал малиновую майку сына и Аришину пеструю шаль. Пришел, стало быть.