Андрей Егоров - Игра на выживание Страница 4

«Убить бы сейчас этого поганого доносчика», — подумал Врач, и представил, как вонзает нож ему в грудь, снова и снова. Твердый металл входит легко в его податливое жирное тело. Из многочисленных ранок выплескивается кровь, растекается сырым пятном на рубашке. Пусть журналист кричит и умоляет о пощаде, пока не станет просто бесполезной грудой мяса и костей у его ног…

Он все бежал и бежал, обезумев от кошмарных видений, от мыслей о смерти, обуреваемый безумной жаждой убийства. Повернул за угол и внезапно наткнулся на одного из игроков. С одной стороны Врач ожидал этой встречи и даже желал ее, с другой — она стала для него неожиданностью. Слишком непохож на себя прежнего оказался этот игрок. Само понимание и всепрощение, самый человечный в шестерке, сейчас он олицетворял звериную злобу.

«Вот оно, — промелькнуло в метущемся сознании Врача, — конец всему». Он стоял, вооруженный одной лишь опасной бритвой, не перед человеком, но перед хищником — красные глаза, напряженные мышцы, трепещущие ноздри широкого носа. В руках Священник сжимал топор дровосека с длинной полированной рукоятью. Ряса на этом лютом существе, от которого исходили волны жгучей ненависти, выглядела насмешкой над верой.

Врач вдруг отчетливо различил, что за спиной врага, выглядывая из-за левого плеча, скалится классический рогатый черт. А за правым плечом возвышается ангел с сияющим нимбом над головой. По бледному лицу посланца небес текли слезы.

Священник взревел и ринулся в бой, замахнулся топором над правым плечом, и ангел опрокинулся с жалобным криком. Врач отпрыгнул в сторону, топор свистнул рядом, врезался в пластик и застрял.

Черт подхватил раненого ангела, закружился с ним в безумном вальсе, захохотал.

Сжимая бритву, Врач приближался. Он не замечал, как течет слюна по подбородку и рвется из горла звериное клокотание. Прыгнул, нацеленный на красную, напряженную жилами шею. Но руку с бритвой перехватила лохматая пятерня черта, нечистый подмигнул и плюнул Врачу в лицо. В то же мгновение противник вырвал топор из пластика и замахнулся. Врач швырнул бритву в Священника и перехватил его руки над головой. Рыча от ненависти, они стали бороться. Священник попытался ударить противника ногой, но Врач отбил удар коленом и пнул Священника в пах. Тот вскрикнул, выпустил рукоять. Перехватив топор двумя руками, Врач опустил его на голову Священника. Металл вошел в череп с тошнотворным хрустом. Дикий хохот черта резко оборвался — потусторонние силы покинули место схватки. Здесь им больше нечего было делать!

Врач застонал, выпустил рукоять из рук. Ненависть отхлынула, высвобождая сознание. Понимание того, что он только что сотворил нечто ужасное, заставила сердце испуганно сжаться. Он обернулся, увидел следящие за ним с жадностью глазки телекамер. Его трясло от омерзения, тошнота подкатывала к горлу.

Толпа по ту сторону эфира ликовала, впитывая жестокое зрелище.

Тело Священника лежало на боку, топор торчал из его головы, как ручка из кастрюли. На пластике в обломках костей пузырилась темная кровь.

Накатила волна. Врач подошел. Его шатало, как пьяного. Взялся за рукоять, вырвал топор. Огляделся кругом. В этот момент он походил на безумца — перекошенный рот подергивается, расширившиеся глаза пылают огнем, руки и лицо забрызганы чужой кровью.

Лабиринт принял безумца, закружился вокруг него гладкими стенами, множеством разбросанных в мнимом беспорядке предметов. Он бежал куда-то, наталкиваясь на препятствия, он ревел раненым зверем, вопил, как умалишенный, махал топором, стараясь разогнать толпы обступающих его мертвецов.

— Сгиньте! — кричал Врач. — Оставьте меня в покое! Я ни в чем не виноват перед вами!

Телекамеры поворачивались за ним, демонстрируя незримой толпе агонию охваченного пожаром разума. Профессиональный психиатр, лишившийся рассудка. Что может быть увлекательнее?

Но им не дано было насладиться его угасанием. Через некоторое время он вдруг пришел в себя и даже почти успокоился. Движения стали менее резкими. Он перешел на шаг. И только голова время от времени вздрагивала, а с подбородка летели клочья пенной слюны. Но охватившее все его естество бешенство уже уходило.

Впереди Врач увидел искусственные заросли — проволочный кустарник. И счел, что это отличное место для засады. А еще игрецы могли спрятать там какое-нибудь оружие. Он упал на четвереньки, вполз в заросли.

Там не было ничего. Опять мимо. Зато он услышал хор множества тоненьких голосов и насторожился.

«Наверное, снова галлюцинации», — решил Врач, и счел, что осторожность не помешает». Он заполз глубже и лег на пластик. Сознание мутилось. Взгляд никак не желал фиксироваться на чем-то одном. Всякий объект немедленно ускользал. Казалось, зрачки не желают оставаться на месте, все бегут и бегут куда-то в бешеной пляске.

Голоса приближались. Он осторожно поднял голову и увидел Секретаря. Девушка была не одна. Ее сопровождало множество маленьких детей. Взявшись за руки, они ходили вокруг Секретаря медленным хороводом. Она шла, не останавливаясь, пружинистым шагом, а дети все кружились и кружились. При этом они напевали странную песенку — слов было не различить, но смысл отчего-то угадывался без слов. Они пели, что она их — мама, и что мама должна убить злого игрока, который прячется где-то неподалеку.

Врач встал на корточки и пополз, в левой руке окровавленный топор. Глаза, не мигая, смотрят на девушку. Вот она миновала проволочные заросли, где он скрывался. Прошла дальше, и дети вместе с ней.

«Убить их?! Убить их всех?! Всех?! Но откуда в Лабиринте дети? Откуда они взялись?! Проклятые галлюцинации! Проклятое излучение, из-за которого он не может здраво соображать».

— Мама, мама, — вдруг закричал мальчик пронзительным фальцетом, и хоровод остановился, — вот он! — Он запрыгал, тыкая указательным пальцем в скрывающегося в кустарнике человека, — вот он — злой игрок! Убей его!

Секретарь вскинула руки, и только теперь Врач заметил миниатюрный арбалет. Везет же некоторым! Вскочил, царапаясь о проволоку, прыгнул… Тетива высвободилась с сухим щелчком, арбалетный болт свистнул неподалеку. Первый выстрел в молоко! Помогая себе топором, он продирался через металлические заросли. Ему было больно, и страшно. А еще он испытывал жгучую ненависть. Если бы только добраться до этой омерзительной бабы и ее детишек. Уж он бы пустил топор в дело. В этом нет никаких сомнений. Он бы не оставил в живых никого. Изрубил бы их всех на куски! И того маленького крикливого мальчугана («Мама, мама! Убей его!») в первую очередь.

— Мама, он здесь! — услышал Врач, обернулся и увидел, что дети разбежались по проволочному кустарнику, указывают на него и кричат, призывая Секретаря прикончить его немедленно.