Люциус Шепард - Знаток тюрьмы Страница 4

«Ты разрушил свои шансы на помилование», сказал он. «Теперь придется тянуть весь срок. Но это не регресс, это возможность. В Алмазной Отмели нам нужны люди, подобные тебе. В тот день, что я познакомился с тобой, я понял, что ты кандидат. Я сам рекомендовал твой перевод.»

Не могу сказать, какое из этих заявлений более ошеломило меня, какое возбудило мой самый большой гнев. «Мы? Кандидат? О чем ты толкуешь?»

«Не кипятитесь. Там…»

«Ты меня рекомендовал? Какого хера значит твоя рекомендация? Да они ей задницу подотрут.»

«Верно, у моей рекомендации вес невелик. Решения принимаются руководством. Тем не менее, я чувствую, что несу некоторую ответственность за то, что привлек к тебе их внимание.»

Сбитый с толку этими словами и аурой тонкого лицемерия, я присел на койку. «Ты дал рекомендацию руководству тюрьмы?»

«Нет, нет! Более высоким властям. Руководству Алмазной Отмели. Людям, добившимся чрезвычайной свободы.»

Я прислонился к стене, сдерживая возбуждение. «Это все, что ты хотел мне сказать? Мог бы написать записку.»

Ристелли сел на противоположный конец койки, становясь тенью рядом со мной. «Когда ты достигнешь Алмазной Отмели, то не будешь знать, что делать. Там нет законов. Нет никаких правил. Ничего, кроме закона братства, присущего этому месту. Временами руководство вынуждено налагать наказания, но их решения основаны не на писаном законе, а на понимании конкретных действий и их влияния на местную популяцию. Твои инстинкты поведут тебя дальше по этой тропе, поэтому доверяй им. Они станут твоим единственным проводником.»

«Знаешь, что мои инстинкты говорят мне прямо сейчас? Что надо разбить твою проклятую башку.» Ристелли начал говорить, но я оборвал его. «Нет, старик! Ты кормишь меня этой чепухой про совесть, что будет моим проводником, и…»

«Не совесть. Инстинкты.»

«Ты кормишь меня этой херовой чепухой, а все, что я могу придумать, так то, что благодаря твоей рекомендации меня зашлют за такие стены, откуда, ты говорил, вообще еще почти никто не выбирался.» Я ткнул в грудь Ристелли указательным пальцем. «Ты расскажешь, что мне делать, чтобы хоть как-то там пристроиться!!»

«Я ничего не могу тебе такого сказать. Алмазная Отмель — это не Вейквилл. Между ними нет никакой корреляции.»

«Ты что, псих? Тогда что это? Хренова чушь? Или ты надул кого-то, чтобы пустили сюда твою задницу, а сам выступаешь, как какая-то сюсюкающая мать Тереза? Назови мне хоть одно имя. Кто станет присматривать за мной, когда я попаду туда.»

«Я хотел бы помочь тебе большим образом, но каждый человек должен отыскать свою собственную свободу.» Ристелли поднялся на ноги. «Я тебе завидую.»

«Да? Так почему бы тебе не отправиться со мной? Парень с твоим блатом сможет заполучить себе поездку вместе.»

«Это не моя судьба, хотя в душе я возвращаюсь туда каждый день и каждую ночь.» Его глаза сияли. «Слушай меня, Томми. Ты идешь в место, где у любого очень мало опыта. В место, удаленное от мира, но все же связанное с ним неуловимой связью. Решения, принятые тамошним руководством в пользу местного населения входят в сознание всеобщей культуры и начинают править решениями, что принимают короли, президенты и деспоты. Влияя на нормы права, они манипулируют образом истории и переопределяют культурные возможности.»

«Значит, они делают прорву работы», сказал я. «Мир сегодня в чертовски гнусной форме.»

«Алмазная Отмель лишь недавно получила известность. Новое тысячелетие докажет мудрость его руководства. А у тебя есть возможность стать частью этой мудрости, Томми. Ты обладаешь необычной чувствительностью, такой, что сможет иллюстрировать процесс эволюции этого места, придать ему визуальную форму, а это позволит тем, кто последует по твоему пути, иметь более ясное представление об их целях и об их истине. Твоя работа спасет их от тех неверных шагов, которые ты наверняка сделаешь.» Голос Ристелли звенел от эмоции. «Я понимаю, ты не можешь принять того, что я говорю. Наверное, никогда и не примешь. Я вижу в тебе глубокий скептицизм, который не дает тебе найти умиротворение. Однако успех… тот, к которому ты стремишься, чрез этот успех ты сможешь выиграть монету величайшей ценности. Посвяти себя тому, что ты выбрал делать. Посвящение открывает душе все дороги мира. Служи своим амбициям, как священник служит своей святости, и ты порвешь цепи, что давят на твой дух.»

В мою первую ночь в тюрьме в возрасте пятнадцати лет мексиканский паренек подошел ко мне туда, где я стоял сам по себе в зале, пытаясь спрятаться за высокомерной позой, и спросил, знаток ли я тюрьмы. Не желая показаться неопытным, я сказал, что знаток, но мексиканец, очевидно убежденный, что это не так, продолжал просвещать меня. Среди прочего он посоветовал мне придерживаться мне подобных (т. е., расы) или иначе, когда случатся неприятности, никто не поддержит мне спину, и он объяснил дипломатические тонкости расового деления, сказав, что когда бы не предложил мне другой белый пять, то телесный контакт разрешен, но если латино, азиат, араб или афроамериканец, или любой темнокожий член человеческой труппы предложит нечто сходное, я должен достать свою тюремную карточку и ею хлопнуть по кончикам пальцев другого человека. В каждой тюряге и темнице, где я отбывал время, я получал подобную индоктринацию-назидание от незнакомца, с которым больше никогда не пересекался. Словно сама система выдвигала кого-то вперед, стимулируя их посредством каких-то невероятных цепей, добровольно пересказать фундаментальные принципы выживания, специфические для данного места. Версия Ристелли была куда как менее полезная из всех, что я когда-нибудь слышал, однако я не сомневался, что его бестолковое наставленьице является инкарнацией того самого назидания. И поэтому, оттого, что у меня было так мало информации о будущей тюрьме, кроме лепета Ристелли, оттого что я верил, что она должна быть супермакс-тюрягой нового стиля, чья сила духовной депривации настолько свирепа, что она съедает все, что проглатывает, кроме горстки несъедобных и непоправимо испорченных фрагментов, вроде Ристелли, по всем этим резонам и другим я сильно страшился того, что может произойти, когда меня привезут в Алмазную Отмель.

Серый фургон, что вез меня из Вейквилла, казалось, символизирует серую странность, которая, как я верил, ожидает меня, и я конструировал ментальный образ тайной лабиринтоподобной безбрежности, Кафкавиль из кирпича и стали, частично подземный комплекс, вроде супермакса во Флоренс, штат Колорадо, где держали Тимоти МакВея, Карлоса Эскобара и Джона Готти; но когда мы поднялись на гору по синему хайвею к югу от Маунт Шаста, по дороге, что вилась по лесу из древних елей и пихт, я мельком увидел раскинувшуюся гранитную структуру, оседлавшую гребень впереди, казавшуюся зловеще средневековой со своими караульными башенками, почерневшим от возраста камнем и высокими грубо тесаными стенами, и мой ментальный образ тюрьмы трансформировался в нечто более готическое — я рисовал себе темницы, архаичные орудия пыток, массивного надзирателя с лысой башкой размером с ведро, полной зубов, с татуировкой нуля на лбу.