Александр Тюрин - Проблема №1 Страница 4

Хозяин обнаружился на втором этаже - отдыхал в кресле лицом от двери. Пиликал и помигивал телевизор, отдыхающий гражданин, скорее всего, дремал, его прилизанная макушка чуть-чуть склонилась набок. Лямин поднес ствол к спинке кресла, пытаясь определить, в каком направлении находится комок деятельных мышц над названием «сердце».

Палец дожимает спусковой крючок до упора. Вместе с громом хозяин катапультируется на пол, зато все брызги тонут в обивке кресла. На пиджаке у вылетевшего неаккуратная дыра, пускающая легкий дымок, внизу что-то журчит. Лямин выдергивает вилку телевизора и гасит свет. Спокойной ночи, Альфред Мамедович. Двустволка с аккуратно протертыми прикладом, цевьем и спусковыми крючками отправляется на стенной гвоздь - украшать ковер, неизрасходованные патроны ложатся отдыхать в ящик. И вот уже Лямина встречает ночными запахами сад. Надо торопиться на последнюю электричку…

Боря открыл глаза, пошевелил слабенькими членами. На часах пять утра, где-то коровы мумуканьем приветствуют начало нового дня, волки же с довольным урчанием сытых утроб отходят ко сну.

Тело было разжиженным, но нигде не болело, не свербило и никаких напряжений. В голове - чисто и свежо. На такое состояние Боре не хотелось жаловаться, ведь явно полегчало. Как-нибудь все образуется. Работает-таки сцеволин. Да поджарьте Боре сейчас задницу на сковородке, и то он будет радоваться, что до золотой свадьбы заживет. Все, как давно уже не бывало, доставляло удовлетворение: и дополнительный храп, и дурацкая книжка про колдунов и «дураконов», и соплевидный фильм про бестолковую коротышку из Мексики. А что приснилась-привиделась чушь про мокруху на даче - разве кому-то от этого стало хуже или грустнее?

Вскоре после несытного, но приятного обеда раздался стук в дверь. Через десять секунд в прихожей толпились приземистые милиционеры в формах или кургузых кожаных плащах. Недолго потолпившись, визитеры стали быстро расползаться по тщедушным комнаткам хрущобы, так что и не уследишь. Наконец выделился главный из них, маленький белесый живчик.

– Догадываешься, Лямин, что у нас в Афгане с такими, как ты, делали?

«Лишь бы не контуженный», - взмолился про себя Боря. Его собственный дядька, контуженный на войне, сильно выпроставшись из окна, плевал в праздничные дни на гуляющую внизу публику. Но однажды, увлекшись этим делом, отправился вслед за своим плевком.

– Догадываюсь, товарищ лейтенант. Случайно попадали им пулей в затылок. Умную голову легче подстрелить - она большая.

– В этом твой ум проявляется? - непримиримо проявил себя милиционер, швырнув на стол долговую расписку, оставленную Борей у кредитора.

– Одалживать даже Карл Маркс не запрещал. А если Гасан-Мамедов нарисовал свои денежки каким-нибудь неправильным образом, то это ваши внутренние дела.

Малыш-следователь аж взвился.

– А ты красиво его кокнул? Значит, любишь должки, которые отдавать не надо, - ввиду слабой реакции Бориса лейтенант переключился «на публику». - Знал ведь, гад, что долговая расписка не документ.

«Ну и ну, сон в руку оказался, сразу ясновидение и ясночувствование у меня прорезались». Боря не обрадовался ни своему экстрасенству, ни безвозвратной ссуде - хотя полжизни мечтал о подобных вещах. Или, возможно, легкая подсознательная радость и проскочила мышкой, но быстро скрылась, сменившись тревогой. Впрочем, сцеволин еще действовал размягчающим образом.

– Есть вещи поважнее денег, сударь, - торжественно заявил Боря и уточнил. - Разве это слога «гада»?

– Не думай, Лямин, что я уважаю придурков. Ладно, двинулись.

– Нажмите на тормоза. Санкция на арест - где?

– Ты задержан по подозрению в убийстве Альфреда Мамедовича Гасан-Мамедова. Я - следователь Фалалеев.

2.

После весьма насыщенной ночи и утомительного дня я покинул мрачную обитель, дав подписку о невыезде. Все это время работал конвейер, допрос за допросом. Я не взбесился потому лишь, наверное, что доза сцеволина меня еще кое-как утешала.

Конечно, я мог произнести все нужные ментам признания - если бы со мной поработали «добровольные помощники» следствия из числа сокамерников. Однако молодой специалист Фалалеев играл все-таки по правилам.

Я ему всю правду рассказал, конечно же, исключая видение - не стоит разлагать ядовитыми оккультными словами нежный милицейский ум. Алиби, слава Богу, железным оказалось. В то время, когда Гасан-Мамедову раскурочили грудную клетку (точь-в-точь мой сон), я все-таки валялся дома под балдой. И старушки, высаженные на скамейке у подъезда, стали мне союзницами, подтвердив мою неподвижность. Тоже и сосед по площадке, который весь вечер пилил на лестнице какие-то колобашки. Кроме того, около виллы Гасан-Мамедова обнаружились следы башмаков, куда более здоровых, чем мои аккуратные тапочки. В общем, белобрысый следователь Илья Фалалеев и мог бы помариновать меня, но от афганских боев у него мозги, как выяснилось, не вылетели. В общем, он пораскинул ими и выставил меня на улицу.

Сто пятьдесят тысяч. Мои и не мои. Счастье или горе? Не в силах ответствовать на сей вопрос, я направил стопы ко второму своему филантропу - Михаилу Петровичу Сухорукову. В отличие от скороспелки Гасан-Мамедова, этот товарищ с давних пор отдавал всего себя (и брал взамен у других) на высоких, хотя и закулисных постах. За что получал от довольной им советской родины благодарности в письменном виде, вымпелы, бюсты вождей, именные часы и шашки (те, что для кромсания врага, и те, что для отдыха с друзьями). Все это наглядно присутствовало в его большой сталинской квартире дома стиля «ампир-вампир». Присутствовали и те подарки, которые он делал сам себе, умело пользуясь служебным положением: иконы, фарфор, серебро-Фаберже и такое прочее. Товарищ Сухоруков, отбарабанив свое на передовых рубежах, сохранил красивый революционный хохолок на голове, стал пенсионером и преподавателем капэсэсной истории в том самом вузе, где мне удалось поучиться.

В моей голове даже сохранилась такая картинка - на экзамене, где я обречен на муки и пытки, личность нездешней наружности лопочет на советско-вьетнамском диалекте: «това-рися Ленин и това-рися Крул-ски вдва-ем меч-тали о проли-тарски лево-рюци», а товарищ Сухоруков только сладостно кивает и приговаривает: «Правильно, товарищ Фан Вам». Конечно же, преподавателю льстило, что слушать его лекции, оторвавшись от своих бананов и АКМов, явился из далеких джунглей даже Фан Вам. А я оторвался всего лишь от яичницы-глазуньи, поэтому товарищ Сухоруков ел меня поедом за какой-то седьмой съезд КПСС, который в моем мозгу скрестился с восьмым.

Страничку из моей рукописи пенсионер-съездовед тоже прочитал. Кажется, эту.