Н Ляшко - Марево Страница 4

- Гей! Ге-ой! Ну-у!

Корней переводит взгляд на мелькающие мутно-серые ноги Онуфрия и говорит:

- Иди, сынок, за меня в степь.

Онуфрий вскакивает на колени, приседает, поднимается и широко глядит на отца. На его щеках сквозь загар проступает краска.

- Ну, чего уставился? Иди, говорю, за меня с быками.

Онуфрий проводит пальцами по верхней губе и от волнения заикается:

- Ма-а-ма-ать же придет, я ж...

- Знаю, - обрывает его Корней, - ты все лето встречал мать, а сегодня я ее встречу.

- А я?

- Пасти будешь,

Губы Онуфрия вспухают. Он шевелит руками, как бы готовясь защищать право на встречу матери.

Корней ждет немного, аатем шевелит руками и поднимает голубоватые бровастые глаза. Онуфрий пальцами теребит ладонь и свирепо глядит через костер. В глазах его-они тоже голубоватые, но яснее, чем у Корнея, они тоже будут* бровастыми, - в глазах его упрямство. Губы сжаты, голова наклонена, лоб перекосила складочка, ноздри подрагивают.

- Ну? - повышает голос Корней.

Онуфрий не слышит. Корней кладет па колени руки и хочет встать. Онуфрий не замечает этого. Корней сердито крякает и встает. Онуфрий задом отдаляется от него. Корней глядит в его перекошенное лицо и грозит пальцем:

- Смо-три, сынок, смо-три мне!

Онуфрий, не сводя глаз с его рук, осторожно берет за кончик кнут и тянет его за собою. У шалаша он надевает рваную соломенную шляпу, идет прочь, дает волю слезам, на ходу оборачивается, плачет громче, догоняет облитых пламенем зари быков и обрушивается на них:

- Куда-да-а? Я вот тебе!

Корнею жалко, его, и он часто затягивается дымом цыгарки. Мычанье слабее, рога сверкают. Быки и сыновья пропитываются солнцем, уходят в его лучи и превращаются в огнистые венчики цветов. Ветер колышет их, клонит все ниже, ниже, и перед глазами остаются только ширь и солнце.

В красные переливы зари вплетается золотой блеск, роса тает. После рева быков голоса птиц, шмелей и кузнечиков кажутся перезвоном невидимой воды. Над далью плывет коршун.

Корней землею забрасывает остатки костра, вешает на колья свитку, ложится в тень и решает встать после подудня. Да, но неужто ему придется ставить Аграфену на колени и заставлять есть землю, бить ее кнутом?

А иначе нельзя? Вот светит солнце, а надо бить. Глаза у Онуфрия хорошие, а надо бить. Тень, синева, звон, шопоты, - все вот такое, но...

В голове Корнея мутится. Солнце сквозь тень сеет на ресницы искристый песок и шепчет:

- Шша-шша...

Просыпается Корней во-время. Тень отодвинулась, и солнце сквозь рубаху печет спину. Корней идет к колодцу, раздевается, скрипом журавля вспугивает зной и плещет на себя воду. Струи перебирают волосы, скользят по черной шее, с бронзовых лопаток слетают на жилистую спину и катятся по коричневым позвонкам.

Корней вытирается и на ходу сушит рубаху. В солнце кожа твердеет, стягивает лицо, и оно становится шершавым, строгим. Таким оно и должно быть сегодня.

Шмели вылетают из тени на солнце и покрываются золотой пылью. Корней глядит на тень, надевает рубаху и радуется: "Угадал". На черте дали, в колеблющихся волнах зноя шевелится похожее на перекатиполе пятно.

Идет.

Корней одергивает бороду, светлые метелочки усов, морщится, кашлем заглушает тревогу и бранит не то себя, не то Аграфену, не то свое сердце.

Перекати-поле стало уже стеблем с растопыренными ветками и мутным венчиком. Корней таращит глаза па курган и хмурится. Далекий крик как бы подрезает жужжанье мух:

- Сыно-ок!

"Зови, зови - жестко улыбается Корней. Крик сипит переливами сопилки и от натуги наливается хрипотой:

- Сыно-о-о...

Аграфена машет платком в красных цветочках, стирает со лба пот и гнется под тяжестью корзины.

Надо бы помочь ей, но Корней не шевелится.

- Да ты оглох!? Или спишь!? - совсем уже четко звенит усталый голос.

Корней поднимается и, нагнув голову, идет. Аграфена ждала Онуфрия, и тело ее расслабляет тревога:

"Не случилось ли чего?"

Вышитые короткие рукава ее рубахи от груди кругами смочены потом. Смуглые оттянутые корзиной руки красны до локтей. Сквозь сетку пришитой к рубахе мережки поблескивают бронзовые ноги. Лицо влажное, румяное.

В светлых голубых глазах испуг:

- Здравствуй...

- Здравствуй...

Аграфена отдает Корнею корзину:

- Случилось что? А чего ж ты остался у шалаша?

- Да та-ак...

- Может, нездоровится?

- Не-а, чего там... ничего...

- А-а, а я испугалась...

Глаза Аграфены яснеют.

- Давно не видела я тебя с детьми. Сдается так давно, что и не вспомнишь. В степи хоть бы душа какая. А дети как?

- Пасут.

Аграфена перекладывает с руки на руку платок и рассказывает:

- И у меня все ничего. Огурцы, кукуруза хорошие будут. С капустой вот неладно... гусеница проклятая, понимаешь. Ну, да я ее укорочу. Сад груш даст. Только ветер не оббил бы. Слив мало, так только, слава одна. Зато калина какая! Глянешь на нее, дух займет. Густая-густая!

Аграфена кончиком платка вытирает в уголках губ и поглядывает на Корнея. Ей хочется, чтоб он поднял глаза и взял ее под-руку. Ведь никого нет, - степь да солнце.

Но она крепится, - не молоденькая, семнадцать лет замужем.

Корней гудит от черных мыслей, ставит у шалаша корзину, не знает, с чего начать, и гнется, высокий, неловкий.

Аграфена заворачивает край юбки, садится и говорит:

- На поле на днях была. Ячмень ничего будто.

Земля там, сам знаешь... Ну, скотина края пощипала.

Глаз нужен.

Слова сливаются со звоном мух Аграфена будто клубок разматывает: скажет об одном, передохнет и опять.

Корнею кажется, она не спроста так ладно говорит. Нет, прячется за слова, сидит в стороне, будто с чужим. Загорелая шея Корнея становится багровой. Он открывает рот, задерживает дыхание и хрипло кидает:

- Ну, ладно! Пусть он сгорит тебе твой огород!

Голос Аграфены сникает, губы вздрагивают и остаются полуоткрытыми. Корней рукой как бы отстраняет обдуманный ночью разговор и бормочет:

- Ты вот что... Я это, я тебе на смех не давался, я...

Он не находит слов, с досадой машет рукою и отрубает:

- Чей Зосима?

- Как чей?! - удивляется Аграфена.

На лбу ее сбегаются морщинки, и он похож на далекое взволнованное ветром ржаное поле.

- А так, чей?

- А я почем знаю, раз ты не знаешь?

Корней вскакивает на колени и кричит:

- Ты не стрекочи! Я-то знаю, чей он!

- Значит, не твой он, а чей же?

- Да уж я знаю!

- Знаешь? Так пускай тебя гром убьет за эти слова! Я...

Голос Аграфены звенит. Мысли Корнея разбегаются, но подозрение, что Аграфена хитрит, собирает их.

- Ты глаз от меня не вороти! - кричит он. - Меня убивать не за что! Или зато, что ты мне Зосиму принесла?