Эрнест Маринин - Воспрещается Страница 4

– Мастер Ян, где это вы?

– В тюрьме, Лиззи.

– Ой, это надо же! А вы зачем там? Господи, да что это я! Нужна помощь, да?

«Ишь, не терпится малявке! ЧП ей подавай… Не бывает у Багера ЧП».

– Все в порядке. Мои координаты – по заданию, планета четвертая от светила. Имеется инсектоидная цивилизация. Системы функционируют нормально, запас ресурса – 0,8.

– Мастер Ян, а кто это вас туда?

– Жуки, Лиззи. Такие страшные-страшные… Все в норме. Сейчас я на десять в минус третьей. Побуду тут еще, надо посмотреть, что у них дальше. Какие новости?

– Тимоти плюс два нашел. Привез вечный двигатель!

– Ну-ну, Лиззи, Тимоти всегда немножко преувеличивает… Прошу прощения, кажется за мной пришли. Конец связи.

Снаружи возились. Шуршало, сыпался песок – камень отодвигали. Багер нырнул обратно в панцирь. Подумал отвлеченно, что Лиззи – забавная девчонка, напоминает Мэри в молодости. Сосредоточился, напрягся – чуть пошевелились стянутые плащом руки, жвалы под шляпой…

В нору по двое сошли солдаты, числом шесть, подхватили связанного пленника, понесли. Ударило в глаза солнце. Опустил зенки чужеземец.

– Ишь, нечисть ночная, не нравится святое Солнышко!

Пронесли узкой тропинкой среди высоких трав, затащили в дом, лепленный кромяками из красной булыги, бросили на каменный пол перед его честью окружным судьей. Медленно вырос над столом судья, крылья расправил, хлопнул трижды. Засиял начищенный медный круг на брюхе, засверкал рог вызолоченный.

– Слава Солнцу! – проскрипел судья.

– Солнцу слава! – отозвались солдаты.

– Развязать его, – сказал судья.

Чужеземец встал, потянулся, оглядел с любопытством помещение.

Судья прикрыл глаза, важно помолчал, после начал допрос:

– Узнай, чужеземец, что предстал ты перед окружным судом светлого нашего Солнца; поставлено тебе в вину, что обычаи нарушаешь, разговоры ведешь крамольные, якобы летаешь и, следовательно, есть ты колдун и букрашевский шпион. Признаешь ли свою вину, согласен ли отвечать всю правду или же будем, хе-хе, подвергаться пыткам?

– Странно говоришь, судья. Я – отпрыск старшей ветви благородного дома Багов, положено обращаться ко мне во множественном числе, добавляя «ваша честь, благородный господин Баг».

– Ну что ж, благородный господин Баг, а скажи-ка, падаль, честь свою за какую цену нечистой силе продал?! В погреб его!

– Не спеши, судья… Знай, что я – последний хранитель великой тайны, от которой произрастет благоденствие всей страны, и не станут страшны ей ни букраши, ни журцы, ни враги иноземные!

С этими словами выпрямился гордо чужеземец, глаза засверкали, крылья распахнулись с громом, ударили с силой, пыль столбом поднялась – и воспарил чужеземец, взмыл под самый потолок. Поплыл, крыльями взмахивая, на солдат и судью великий ветер нагоняя. Попадали солдаты на пол со страху, да и судья заробел. Задрожал, попросил хилым голосом:

– Ваша честь, благородный господин Баг, соблаговолите спуститься вниз!

Плавно опустился господин Баг на пол, крылья свои ужасные сложил, плащом алым укрылся, сел в судейское кресло. Солдаты, поскрипывая челюстями от пережитого страха, поднялись на ноги, мечи подобрали, отряхнулись. Вот тут и мигнул им господин окружной судья правым глазом, набросились солдаты на летуна чужеземного, схватили, скрутили, туже прежнего связали. Бросили на пол, принялись молотить ножнами мечей. Когда хитиновый панцирь затрещал под ударами, Багер включил тау-блок и перенесся на двести лет вперед.

Ян Багер сидел на неудобном деревянном стуле, прикрученный к спинке толстой просмоленной веревкой. Каменные стены грубой кладки переходили в сводчатый потолок. Сквозь узкое зарешеченное окно лился неяркий дневной свет, лучи его освещали две фигуры в длинных глухих грязно-коричневых балахонах с низко надвинутыми капюшонами. Слышался редкий звон капель где-то в углу и негромкий разговор.

– Взгляните, ваша святость, сколь поразителен по красоте и правильности узор на крыльях! Я не встречал подобного даже в несравненных коллекциях Святейшего Сына Солнца!

Багер шевельнул крылом. Коричневые балахоны поспешно отодвинулись и разместились по ту сторону широкого стола – один в кресле с высокой резной спинкой, второй рядом, перед подставкой для письма.

Сидящий в кресле заговорил очень старым, очень скрипучим голосом:

– Святой храм рад видеть благородного господина Бага наконец-то вышедшим из ужасного оцепенения, тянувшегося более двухсот лет. Поражает мудрость и предусмотрительность предков, не рискнувших предать земле почему-то нетленные останки столь великого грешника и державших недвижное тело в заключении весь этот долгий срок.

– Грешника? В чем же мой грех?

– О-о, сын мой, я сам хочу в этом разобраться…

– Мне отрадно знать, что для этого мира время не прошло даром, что здесь появилось желание разобраться…

– Да, сын мой, с течением времени нравы смягчаются, появляется любознательность… Раньше ее полагали грехом, теперь же мы считаем любовь к знаниям естественным свойством разумного существа, лучшим путем к познанию воли Святого Солнца.

– Ну-ну… – протянул Багер. Что-то не понравилась ему эта пылкая любовь к знанию. – Так что же вам хотелось бы узнать?

– Сын мой, правда ли то, что я прочел в древних книгах?

– А что именно вы там обнаружили?

– Что ты умеешь… гм, дальше не записывайте, святой брат… что ты умеешь летать…

– Правда. А почему это вас так удивляет? Странно не то, что я летаю, а то, что в мире, населенном крылатыми существами, летаю только я. Странно, что в таком мире умение летать считается грехом и преследуется со строгостью, достойной лучшего применения. Это так же странно, как если бы в мире, населенном разумными существами, никто не умел думать и умение такое почиталось бы грехом и каралось.

– Гм… А что, святой брат, здравая мысль, не так ли?

Святой брат поскрипел челюстями и хмыкнул.

– Сын мой, мысли твои идут путем неожиданным… и весьма, весьма интересным. Об этом стоит подумать, гм… А запрет летать, завещанный нашими предками, имеет простое объяснение. Когда-то, многие века тому, и гримбли, и кромяки летали. Но однажды из отдаленных пустынь нахлынули стаи прожорливых журцов. Они настигали в воздухе и тяжелых гримблей, и неспешных кромяков, обгрызали им крылья и конечности и живьем скармливали своим личинкам. Спасались лишь те, кто находился на земле – под скалами, среди трав, в расщелинах. С той поры и возник этот запрет. На земле журцы не могли справиться с нами. Их крылья, прямые и длинные, не складывались и только мешали в схватках. Так что, сын мой, мудры были древние, и если бы не этот запрет… кто знает, может, не было бы теперь ни тебя, ни меня…