Александр Бушков - Кавалерийская былина Страница 4

- Так что и не жгли, поди? - съехидничал Платон. - В свое-то времечко?

- Да кого тут было жечь, и за что... У нас народ не пахотный исстари. У нас в первую голову - ремесла, торговлишка, что до манифеста, что потом. А господа... Ну вот один есть поблизости. Имение - аж с десятину, поди. В трубу небеса обозревает, скоро дырку в тучах проглядит, уж простите дурака, ваше благородие, если что не так ляпну. И ездят к нему такие ж блажные...

- А такого не было, случаем, - в шутку спросил Сабуров, испытывая свою прекрасную память. - Роста высокого, сухощав, бледен, глаза голубые, белокур, в движениях быстр, бороду бреет, может носить усы на военный манер...

- Что-то вы, барин? - Мартьян вылупил глаза, будто и впрямь дурак дураком. Но в лице дрогнуло что-то, в глазах отблеснуло. Не прост ты, детинушка, подумал поручик Сабуров, ох, не прост. Может, что и слышал. Может, кого и вез. Может, тот, что в движениях быстр, уже и прошел щучкой сквозь худые жандармские сети давно тому назад. Но детинушка промолчит, ибо челноком снует по большой дороге, а у дороги той закон один помалкивай да в чужие дела не суйся, рвение пусть проявляет тот, кому оно положено по службе. Впрочем, все это полной мерой касается и поручика Сабурова - ни к чему ему лезть в дела голубых, которых некогда зацепил стихом поручик Тенгинского полка Лермонтов. Офицерской чести противно соучаствовать тем стрюкам и даже думать о них...

Они ехали, болтали, молчали, опрокинули еще по паре стаканчиков, ехали, и понемногу путь стал скучен - оттого, что впереди дороги оставалось больше, чем позади. Вечерело, длинные тени деревьев ложились поперек тракта там, где дорога проходила лесом, а болотины понемногу заволакивало туманом, редким пока что, жиденьким. Вот и солнце укатилось за горизонт.

- Влажной барин говорил как-то, что земля круглая, - сказал Мартьян с плохо скрываемым превосходством тороватого и удачливого над бесталанным и блажным. - А я вот езжу - полсотни верст туда, полсотни верст назад. И везде земля - как тарелка. Ну, не без пригорков кой-где, но чтобы круглая...

- Оно так, - лениво поддакнул Платон. - Ежели взять степь...

Крик его прервал долгий вопль на одной ноте - он донесся издалека, затих, потом вновь зазвучал, приближаясь. Звучал он так, словно человек нос к носу столкнулся с каким-то ужасом и давно уже вопит, подустал, осип.

- Шалят? - спросил Платон, а сам уже подтянул к себе ружейный чехол, возился с пряжками.

- Да не должны бы возле самого-то постоялого... - сказал сквозь зубы Мартьян, но тоже насторожился и потрогал безмен.

Поручик Сабуров извлек из кофр-фора кобуру, из кобуры вытянул табельный "смит-вессон" и взвел тугой курок. В кофр-форе лежал еще великолепный кольт с серебряными насечками, и не паршивая венская подделка, а настоящий: "сделано в Хартфорде" - трофей, забранный у срубленного в лихом деле турецкого офицера. Но пусть себе лежит. Оружия и так достаточно. Поручик да казак с шашками, винтовкой и револьвером, детина с безменом на любых разбойничков хватит, ха! Янычар трогали за магометанскую душу, а тут...

Дорога заворачивала, по ней завернула и тройка, и они увидели, что навстречу движется человек - то побежит, то бредет вихлючим зигзагом, то снова малость пробежит, и машет руками неизвестно кому, и мотает его, как пьяного. Или смертельно раненного, подумали два военных человека и стали очень серьезными.

- Тю! - сплюнул Мартьян. - Рафка Арбитман тащится, и таратайки его при нем нету...

- Это кто?

- Да жид. Торгует помаленьку, старым тряпьем больше. - Мартьян поскучнел. - Вот ты господи, у него ж и брать-то нечего. Неужто позарились на клячу да кучу тряпок?

- Останови.

- П-р-р! - Мартьян натянул вожжи. - Здорово, Рафка, что у тебя такое?

Старый еврей подошел, ухватился за борт повозки, поручик Сабуров, оказавшийся ближе, наклонился к нему и едва не отпрянул - таким от этого библейского лица несло ужасом, смертным отрешением духа и тела от всего сущего.

- Ну что там? - нетерпеливо рявкнул Мартьян, протянул ручищу и тряхнул старика за плечо. Тщедушная фигурка колыхнулась - и лапсердак в свежей земле, и лицо, и пейсы; в волосах, как у языческого Силена, торчат листья - бежал, продирался, падал. - Да говори ты, идол!

- Слушайте, - сказал Арбитман. - Таки поворачивайте уже и бегите быстрее отсюда, совсем скоро тут будет сатана, как лев рыкающий, и смерть нам всем. Смерть нам всем. Вот все кричат на старого еврея, зачем он продал Христа, и я сегодня думаю: может, какой один еврей когда и продал немножко Христа? Иначе почему на старого Рефаэла выскочил такое... Молодый люди, вы только не смейтесь моими словами, хоть вы и храбрые военные люди, совсем как Гедеон храбрые, но убегать нужно, скакать, иначе мы умрем от это страшилище, и трусы, и храбрые!

Они переглянулись и покивали друг другу с видом людей, которым все насквозь ясно.

- Садись на облучок, - сказал Мартьян и переложил безмен на колени, освобождая место. - Хошь ты и жид, а не бросать же на ночь глядя во чистом поле.

Старик подчинился, вожжи хлопнули по гладким крупам, и лошади рванули вперед; но старьевщик, увидев, что назад они не собираются поворачивать, скатился с облучка и кинулся напрямик, махая руками, вопя что-то неразборчивое. Они кричали в три глотки, но Рефаэл не вернулся.

- Да ладно, - махнул ручищей Мартьян. - Не хотел с нами, пусть пешком тащится. Медведей с волками у нас еще при Годунове перевели. А в болото ухнет - на нас вины нет. Честью приглашали. Но-о!

Двенадцать копыт вновь грянули по пыльной дороге. Поручик Сабуров положил "смит-вессон" рядом, стволом от себя, а Платон ради скоротания дорожной скуки затянул негромко:

Не туман с моря поднялся,

три дня кряду сильный дождик шел

князь великий переправлялся,

через Дунай он с войском шел.

Он и шел с крестом-молитвой,

чтобы турок победить,

чтобы турок победить,

всех болгар освободить.

Три мы ночи шли в походе,

призатуманилось у нас в глазах...

Песня оборвалась - лошади шарахнулись, ржа, повозку швырнуло к обочине, Сабуров треснулся затылком о доску, и в глазах действительно призатуманилось. Мартьян что есть сил удерживал коней, кони приплясывали и храпели, норовя вздыбиться, а Платон Нежданов уже стоял на дороге, пригнувшись, взяв ружье на руку, сторожко зыркая по сторонам.

- Ваше благородие!

Сабуров выскочил, держа "смит-вессон" стволом вниз. Хлипконькая еврейская двуколка лежала в обломках, только одна уцелевшая оглобля торчала вверх из кучи расщепленных досок и мочальных вязок. Везде валялись ветошь и разная рухлядь. А лошади не было, вместо лошади ошметки - тут клок, там кус, там набрызгано кровью, там таращит уцелевший глаз длинная подряпанная клячонкина голова. С болот наплывал холод - но только ли оттого стало вдруг зябко?