Герман Маринин - Одержимые злом Страница 4

Автомобиль прибавил скорость, и пришоссейные кусты слились в единый темно-зеленый вал. Шофер, видимо, старался наверстать потерянное время, и через десять минут мы влетели в раскрытые ворота, скрипевшие на заржавленных петлях. Описав широкую дугу по заросшему травой пустырю, автомобиль остановился перед боковыми дверями заброшенного монастыря.

При взгляде на это здание я пожалел, что принял приглашение Гула. Глубокая печаль была в покрытых плесенью и мхом низких арках, уходивших в землю, печаль немая и бледная смотрела в длинные ряды окон с выбитыми стеклами. Молчание и мрак царили в этом гигантском каменном склепе. Отдельные здания, соединенные крытыми галереями и колоннадами, постройки и башни, круглые и четырехугольные, образовали хаотическое нагромождение бездушного камня, лишенное красок, симметрии и стиля. Казалось, что все эти сооружения, принадлежавшие разным векам и эпохам, сошлись на пологом склоне холма, чтобы тоскливо закончить здесь свою долгую жизнь. Массивная входная дверь, почерневшая от времени, в которую каким-то условным стуком с короткими промежутками постучал Гинтарас, была украшена великолепной художественной резьбой, изображавшей шествие химер. Над дверями, в глубокой нише, освещенной появившимися после дождя лучами солнца, помещалась мраморная группа, со страшной живостью воспроизводившая борьбу человека с дьяволом. Художник представил беса в виде того ужасного отвратительного существа, одного из сонма, созданного больным воображением средневековых демономанов, который в древних хрониках и судебных актах инквизиции носил имя Бельфегора. Бородавчатые лапы лягушки, отвисшее брюхо и годовалого кабана с крепкими коническими бивнями. Борец-человек был худой, изможденный бичеваниями, постом и молитвою. Он упал на одно колено и последним страшным усилием отталкивает головой и руками мягкое огромное тело дьявола. В углу, возле колонны, стоял едва намеченный резцом, не отделившийся еще от камня ангел с весами в правой руке и ждал исхода борьбы.

Дверь отворил сам Гул. Он был в серой рабочей блузе, подпоясанной широким ременным поясом, и в войлочных туфлях. Проводив меня в соседнюю пустую комнату, единственной мебелью которой служили две широкие скамьи, он вернулся к автомобилю, и я услышал голос Гинтараса:

- Он ждал нас около поворота!

- Ты рассмотрел его?

- Ну, это не так легко, особенно, когда смотришь одним глазом!

Они поговорили еще о чем-то шепотом. Потом Гинтарас внес мои вещи, и профессор повел меня на второй этаж, в обитаемую часть бесконечного здания. Мы прошли длинную галерею, украшенную по стенам и углам паутиной, которую пауки плели здесь в продолжение целых столетий, поднялись по узкой каменной лестнице, и, когда Гул толкнул дверь, я вздохнул с облегчением. Мы очутились в комнатах, очищенных от пыли и обставленных удобной мебелью. Здесь были мягкие кожаные кресла, столы, заваленные рукописями и книгами, библиотечные шкафы, и в темных закоулках, к которым монахи питали какую-то страсть, горели электрические дампы. Эти три комнаты Гула были радостным и светлым оазисом среди унылых, гулких хором, где серая пыль, покрывая своды и массивные скамьи, на каждой из которых могли бы усесться около двух десятков человек, лежала на гигантских столах, построенных из корабельного леса, и при каждом дуновении ветра поднималась с каменного пола.

- Переоденьтесь в сухое платье, - сказал Гул, - и пойдемте обедать. Я вас познакомлю со своими сотрудниками.

Обед был накрыт в старой монастырской столовой рядом с кухней. Помещение это было велико: в нем вокруг стола можно было бы проехать на автомашине. На одной из стен над высоким резным креслом, вероятно, для настоятеля, висело мраморное распятие, на другой - полуистлевшие краски позволяли различить смутные очертания библейской картины, напротив висел разорванный холст с изображением какого-то старика в черной мантии. Его коричневое лицо почти совершенно слилось с темным фоном портрета, но глаза, живые и лукавые, прекрасно сохранились и были так удивительно написаны, что, где бы вы ни сидели, они всюду наблюдали за вами, смотря из черной застывшей глубины. Когда мы вошли в столовую, там находились уже двое. Они шумно и горячо спорили, и голоса их гулко отдавались во всех уголках. Собственно, кричал один из них, плотный приземистый мужчина лет сорока по имени Карл Варт. У него была большая голова с густой гривой черных волос, к которым, по-видимому, давно не прикасалась расческа или щетка, бледное лицо с широким четырехугольным лбом и выдавшейся вперед нижней челюстью; густая спутанная борода закрывала грудь и в нескольких местах была опалена, видно, взрывами тех опасных веществ, с которыми постоянно возился этот человек. Одет он был чрезвычайно небрежно и неряшливо. Черный расстегнутый жилет покрывали желтые и бурые пятна, из разорванного кармана пиджака висел грязный платок, а широкие порыжевшие брюки были подвязаны у пояса ремнем, оборванные концы которого спускались до колен. Во время разговора он имел привычку беспрерывно теребить бороду своей худой рукой с необыкновенно гибкими, подвижными пальцами. Другой сотрудник Гула произвел на меня несравненно лучшее впечатление. У него были прекрасные лучистые серые глаза, которые невольно останавливали внимание того, кто встречал этого человека. Добрая, застенчивая улыбка придавала его некрасивому лицу чрезвычайно привлекательное выражение, а тихий голос и робкие манеры заставляли полагать, что Эдуардас Капсукас воспитан женщинами или вырос в одиночестве, без друзей и товарищей.

Когда мы уселись за стол, Варт продолжал начатый спор, обращаясь то ко мне, то к Гулу, при этом он стучал ножом по тарелке, с грохотом отодвигал скамью, уронил на пол стакан и производил один столько шуму, сколько не могли наделать все монахи святой обители, обедавшие когда-то в этой комнате.

- Я знаю, черт побери, на что мне нужен радионит или другое такое же вещество! Твердо и отчетливо знаю, иначе зачем бы я ухлопал два десятка лучших моих лет на возню с рентгеноустановками и вонючими газами, ретортами и колбами! Вы думаете, это легко? - набросился он на меня. Пока вы разгуливаете по лужкам и забавляетесь с молочницами, люди, подобные мне, сидят в каменных клетках с тиграми? Хуже! Тут одно неосторожное движение, пять лишних градусов температуры, ничтожная разница в силе тока - и от вас не останется ничего, что можно было бы собрать и без большого скандала предъявить для похорон. У Капсукаса взрывом искалечило ноги. Я весь обожжен. Вот, смотрите! - он засучил рукав и показал зарубцевавшуюся рану выше локтя. - Такие следы у меня на шее, на ногах и груди. Часто, входя в лабораторию при начале новых опытов, я не знаю, выйду ли из нее живым. Где, я вас спрашиваю, Микалоис, славный, веселый малый?