Александр Полещук - Падает вверх (Иллюстрации А. Блоха) Страница 4

— Добрый вечер, граждане пассажиры! — громко сказал он. — Позвольте провести перекличку.

— Не позволим, — сказал кто-то. — Это дело стюардессы.

— Чего нет, того нет, — нарочито серьезно сказал пилот, и Платон Григорьевич понял, что командир корабля великолепно знает всех своих «пассажиров».

— Ну, ребята, вы как знаете, а я не полечу, — обратился к остальным рослый пилот. — Требуйте жалобную книгу. Никакого тебе комфорта, никакого уважения. И посмотрите на лицо этого товарища, лично мне оно не внушает ни малейшего доверия.

— У меня античное лицо, — строго сказал командир корабля, и Платон Григорьевич невольно улыбнулся: говоривший был скуласт, густые брови вразлет, нос мягкий, добрый, картошкой.

— Античное? — переспросил кто-тo. — Тогда все, вопросов нет. Привязывайтесь, товарищи, покрепче.

Все завозились, доставая ремни. Платон Григорьевич удивленно на них посмотрел: в пассажирских самолетах пилоты форсят, ремни будто и не для них.

— А вы, товарищ военврач? — обратился к Платону Григорьевичу сидевший с ним рядом пилот, тот самый, который проходил у него когда-то отборочную комиссию. — Давайте я помогу вам.

— Нет, нет, я сам, — Платон Григорьевич нащупал ремни, небрежно застегнул пряжку.

— Так дело не пойдет, — сказал ему сосед. — А ну-ка, дайте мне. — Он тщательно затянул широкие мягкие ремни, наклонился, чтобы рассмотреть пряжку. — Шуток нет меж нами, — строго шепнул он, и Платон Григорьевич почувствовал, что предстоящий перелет будет не совсем обычным.

— Внимание! — донесся голос командира корабля. — Приготовились! Рельсы свободны?

Сосед Платона Григорьевича взглянул в проход и за всех громко ответил:

— Свободны.

И тут Платон Григорьевич заметил узкие трубчатые рельсы вдоль всего прохода, по которым от.хвоста самолета медленно катилась тяжелая тележка. Она разгонялась все быстрее и быстрее, вихрем пронеслась к носу корабля, с шумом остановилась.

— Подъем! — сказал командир корабля, и его голос прозвучал торжественно и властно.

— Пошел… — тихо сказал сосед Платона Григорьевича.

— Воздух… — подтвердил рослый пилот, сидевший сзади. — Хорошо…

Платон Григорьевич ждал пробежки, характерного покачивания в момент отрыва от земли, но ничего этого не было. Была тишина, негромкое урчание электромотора, установленного на тележке, но ни малейшей вибрации, ни звука моторов, ничего. Платон Григорьевич оглядел лица пилотов и подумал, что летная специальность накладывает какой-то неизгладимый отпечаток, будто волшебная кисть коснулась глаз, рук, смягчила движения. «Профессия и связанные с нею внешние признаки — чем не тема для психолога, — подумал он. — Но тут что-то другое, что-то другое».

— Закрыть окна, — последовала команда. Сосед Платона Григорьевича показал ему на небольшой рычажок возле его кресла.

— Возьмите его на себя, — сказал летчик. — Вот так.

Платон Григорьевич повернул рычаг и увидел, что между стеклами окна поползла черная шторка.

— Вы не скажете, зачем это? — осведомился Платон Григорьевич.

— Сейчас увидите, — ответил пилот, не отрывая глаз от окна.

И вдруг все вокруг залил яркий синий свет.

— Вот оно, солнце! — воскликнул сосед Платона Григорьевича. — Смотрите!

Платон Григорьевич поднял голову и увидел гдето сбоку и внизу ослепительный синий диск солнца.

Платон Григорьевич отвернул рукав и взглянул на часы: было начало третьего.

— Откуда же солнце? — спросил он. — Светает ведь сейчас уже поздно, только в седьмом часу…

— На вершине гор — день, а в ущелье солнце может и не заглянуть.

— Понимаю, понимаю. Дело в высоте? Но на какую же высоту мы поднялись?

— Вон, над дверью высотомер, — сказал пилот. Над дверью, ведущей в командирский отсек, светилось окошко какого-то прибора, поток цифр бежал мимо черной стрелки указателя. Мелькнула большая шестерка, за ней цифры поменьше.

— Неужели шестьдесят километров? — спросил Платон Григорьевич.

— Самая распространенная ошибка, — вмешался в разговор рослый пилот, сидевший сзади, — самая распространенная ошибка среди школьников — ошибка на нуль. Даже сам Ньютон, говорят, однажды на нуль ошибся.

— А между тем, — сказал сосед Платона Григорьевича, — котенок, увеличенный в десять раз, больше тигра.

— Уссурийского, — добавил рослый пилот.

— На нуль? Ну, не шестьсот же километров? — возразил Платон Григорьевич. Ему никто не ответил.

— Начинаю маневр, — раздался голос в динамике. — Проверить ремни.

— Держитесь, товарищ военврач, — сказал сосед, и Платон Григорьевич, копируя его движения, вытянул вперед ноги, уперся в пол, ступни ног нащупали каучуковый валик.

За окном узким длинным конусом вспыхнула огненная струя. Диск солнца метнулся куда-то вверх и пропал из виду, и вслед за тем Платон Григорьевич ощутил какую-то необыкновенную легкость во всем теле.

— Это невесомость? — спросил он.

— Нет, не полная, — ответил сосед и, повернувшись к рослому пилоту, спросил: — Тормозное ускорение по последней инструкции не помнишь ли какое?

— Три четверти «же», — ответил рослый пилот. — Все страхуют нашего брата.

Прошло минут двадцать, в динамике раздался шорох, и голос командира корабля сказал с какой-то ленцой:

— Окна открыть.

Первое, что увидел Платон Григорьевич, было синее небо вверху и мутная, в пелене облаков, еще покрытая утренними сумерками земля. Земля была над головой, хотя Платон Григорьевич ясно, всем своим существом ощущал, что сила веса прижимает его к сиденью.

Вновь ринулись мимо окон вспышки пламени из реактивных сопел, и все закружилось вокруг. С грохотом пронеслась мимо Платона Григорьевича тележка, скрылась где-то в хвосте самолета.

— Какой нахал! — крикнул рослый пилот. — Вы поняли?

— Это ему так не пройдет! — раздались голоса. — Мы это дело ему припомним! Он что, с ума сошел?

Платон Григорьевич выглянул из окна и опешил. Сзади к самолету приближался лес. Именно сзади. Он не сразу понял, что самолет летит хвостом вперед.

— Как это он сделал? — спросил Платон Григорьевич.

— Он нахал! — ответил сосед. — Он еще смеет утверждать, что у него античное лицо. Такой экипаж посадить задом наперед!

А лес все ближе и ближе, теперь можно было различить отдельные деревья, сосны и ели, белые пятна первой изморози на земле. Потом Платону Григорьевичу показалось, что самолет проваливается в какую-то темную зияющую яму, и наступила тишина. Ряды электрических ламп вспыхнули за окном, осветив сводчатые стены громадного ангара.