Анатолий Малышев - Трансмигрант Страница 4

Россохватский плотно сидел в кресле, по-бычьи наклонив голову, исподлобья глядя на меня. Он походил на быка, грузный, тяжеловесный. Я пожалел Нину. Бедняжка, что она могла сделать? Чужое время, ни родных, ни знакомых, никого. Только и выход - замуж, как в омут. Мне во что бы то ни стало надо ее увидеть. Самый простой способ вернуться в свое время с минимальной затратой энергии - именно с того места, в которое забросило. Но как вызвать Нину?

Совершенно понятно, что думает сейчас Россохватский! Вот, мол, навязали немца. А все - Борька Годунов, вседерзый и окаянный шурин царя. Ну добро, отрядили торговые дела, пора и честь знать. А этот немец. С женой его познакомь! Ишь чего.

Я, изящно приподняв кружку с вином, велеречиво говорил:

- Желаю с вашей супругой беседу провести. Мнемонически она меня привлекает...

Россохватский гулко откашлялся. В дверях появился холоп.

- Ты, Ванька? Подслушивал? - Он схватил со стола плеть, глаза его выпучились, лицо налилось кровью, побагровело...

У меня была царская охранная грамота. Но что она здесь значила: боярин в своей вотчине - тот же царь, хочет - казнит, хочет - милует. Опасно и дальше злить Россохватского.

Зачем я его провоцирую, зачем выбрал этот дурацкий тон в разговоре с ним?

Россохватский сильно, с оттяжкой, хлестал Ваньку, рубашка на плечах того поползла кровавыми лохмотьями. Ванька не сводил с хозяина преданного взгляда.

- Плеть покажи-ка! - с силой задержав его руку, строго сказал я Россохватскому. Опешив, он отдал мне плеть.

Несколько тонких сыромятин были любовно и тщательно сплетены, резная ручка блестела от частого употребления.

- Солидная вещь, - сказал я, возвращая плеть хозяину. Только сыромятина гнилая, скоро порвется.

- Ах ты, немец! Ванька, врежь! - Он обрушил на меня дубовый стул, от которого я легко увернулся. Но сзади был Ванька.

Он врезал.

БОЖИЙ ЧЕЛОВЕК

Я очнулся в полутемном подвале. Сверху, между скрещенных досок, пробивался свет.

В подвале стонали и ругались. Здоровенный детина с исполосованной спиной, в кровавых рубцах, плевался кровью и жалобно мычал.

Сочувственный голос уговаривал:

- Митек, жуй! Нутро прогреется. Нутренности тебе отбили. На, коровий навоз жуй! Жуй да глотай! Сколько меня били только навозом и спасался.

И тут я ощутил боль в плечевых суставах, шею сводило: Ванька постарался. Перед глазами все плавало - я пытался сосредоточить волю, чтобы заняться рагенерацией своего покалеченного тела.

Вдруг голову сжало, как тисками, отпустило, сознание стало четким, в полутьме я видел, как днем. Аварийная служба Трансмигранта! Она была начеку. На пульте, наверное, был кто-нибудь из старательных новичков, потому что после оценки ситуации через мои глаза, мне было внушено овладеть осознанным вниманием согнувшегося в предсмертных вздохах здоровенного детины.

- Митек! - позвал я.

Это было его счастье, что, среагировав на негромкий зов, он сразу встретился с моими глазами: ресницы его дрогнули, он разогнулся, изо рта потекла коричневая жижица пережеванного навоза.

Да, я оказался транслирующим организмом, передающим нервную энергию для оживления смертельно пострадавшего человека.

Я еще успел увидеть, как Митек, ожив, торопливо выплевывая навоз, бросился ко мне с низким горловым рыком. И тут Трансмигрант отключился.

Что и как происходило потом - не знаю. Я пришел в себя в избушке с низким прокопченным потолком. В углу, под святцами, горело несколько лучин, потрескивали серые волоконца сосны. Отчетливо вызвался наблюдающий шепоток:

- Очнулся!

- Ну! - радостно прогудело в ответ.

- Клянусь Володимерской богоматерию! - откликнулся старушечий голосок. - Владычица помогла: не зря мы его грязью-то натирали! Чуть не помер.

Надо мной склонилось лицо, заросшее густой рыжей щетиной. Это был Митек.

- Ну вот! - басил он. - Вот бабкины грязи помогли. А ты, Харитон! Не житок, говоришь! Глянь!

- Митек! - громко позвал я - хрипящий звук вырвался из моих губ.

- Стой-ка! - Отодвинул Митька Харитон. - Што тебе, милок?

- Дай навозу! Навозу! - хрипел я.

Отчетливый старушечий шепоток запричитал, прощаясь с живой душой. Харитон вталкивал мне в рот навоз. Я имитировал жевание, сосредоточив волю на собственном безнадежном положении. Трансмигрант включился сразу...

Выход из забвения был - как мгновенное пробуждение от дурного сна...

- Ну и што я вам сказывал? - горделиво говорил Харитон. Кто спас Митька и немца? А ить все - навоз! Жрите навоз - да будьте здравы! И жрем, а здоровше нас, русских, увидишь ли?

Митек осторожно держал ковш с водой у моего рта, прислушиваясь к хвастливым словам Харитона, обернулся ко мне, и взгляды наши встретились - его рука дрогнула, выплеснув воду мне на грудь...

- Ух и глазищи-то у тебя! - шепотом сказал он, и его сумрачное лицо просветлело. - Пей! Родниковая водичка.

- А уж как мы сбегли от Россохватского! - продолжал Харитон. - Копали целую ночь лаз, а уж как бегом бегли - один Христос знает. Вон Митек соврать не даст, чужерод нам бы и ни к чему. А Митек без него - ни шагу. Я кричу: бежим, скоро из Россохватки погоня. А он: без немца не пойду! - Ехидным был голос Харитона. - Бежать нужно, а Митек чужерода - на плечи. Сам-то еле на ногах стоит. Пошли, мне-то говорит!

Харитон рассказывал о злоключениях побега из Россохватки.

В избе было тесно, собралось человек восемь. Я лежал возле темного ночного окна. Под лучинами, на березовых поленьях сидели двое. Один в ярком польском кафтане, лицо красивое, умное, с черными тонкими усиками над влажными сочными губами: женолюб. Второй - страшен, с рваными ноздрями, с обрезанными ушами. Оба сидели как судьи. Харитон будто оправдывался.

- Ну, кончай, Харитон. Сбегли - так сбегли! Молодцы! сказал мужик с рваными ноздрями. - Ты лучше скажи, куда пропали наши из Дубиновки? Да кто ярыжек со стрельцами навел?

- Ты што, допрос, с меня сымаешь? - налился угрозой голос Харитона. - В Россохватке с Митьком тогда я был, пороли нас, понял? Ты, Гришка, воли много берешь! Меня с ярыжками равнять! Да кто ты такой?

- Я - убивец! - горделиво сказал Гришка с рваными ноздрями. - Мне стыдиться неча! А вот ты - тихая пиявка сладкососная, гнида болотная. Исподтишка творишь, за тридцать серебренников! Думаешь - не знаем?

Спорили, видно, уже не в первый раз, схлестывались старые обиды и подозрения.

Огромный серый кот сидел рядом на подоконнике, царапал стекло с морозными узорами, потом лизал, наверное, хотел пить.

Я думал: как же попасть к Россохватскому? Нужно забирать Нину и срочно возвращаться.

Неприветливо встретила меня моя прародина: систематическим членовредительством.