Лариса Чурбанова - Пурпурное Древо Порфирия Страница 4

- Бледновата только девица-то, чистый мел, - продолжал оценивать невесту Любомудр.

Несмеяна в это время стояла на носу корабля в сопровождении свиты из мамушек-нянюшек, прислужниц и евнухов. Ее огромные неподвижные глаза были устремлены на морские волны. Маленькое мраморное личико поражало полным отсутствием каких-либо чувств.

- Благородная она, стало быть, надо так, - сплюнул Шиш за борт и неожиданно разозлился. - Вот прицепился, как репей к собачьему хвосту, право слово! Что дали, то и везем! Тебе что ли на энтой лахудре жениться?

Ошарашенный писарь молча покрутил головой.

-Вот и молчи в тряпочку. Тоже мне, ценитель, блин, нашелся!

- Навестил бы ты его, отче. Нешто трудно тебе?

- Нет, Шиш, и не проси, не пойду, - отозвался Порфирий, настоятель монастыря, старый знакомец Ольгерда.

- Все никак не забудешь ему пурпурного древа? - укоряюще вопрошал его Шиш.

- Не пурпурного древа, а жадности неимоверной не могу простить я твоему князю, - отрезал монах.

- Худо ему сейчас, очень худо, отче, - продолжал уговаривать Порфирия дядька. - С лица весь сошел, да не это главное. Раньше-то, помнишь: и то ему надо, и другое, и третье, а сейчас ни до чего дела нету. Как оженился, так ровно сглазили его. Смурной весь стал, молчаливый, ровно неживой .

- А я при чем? Коли болеет, так зовите к нему лекаря или знахаря.

- Нутром чую, не в хворобе тут дело, - тянул свое Шиш. - Сходи к нему, глянь. Нешто сирины да листья красные белый свет тебе застили? Тому ли твой бог учил?

- Молодец, уел ты меня, старого, - развеселился отец-настоятель. - Так и быть, наведаюсь к твоему князю.

С первого взгляда на лицо Ольгерда, монах понял, что пришел не зря. Князь полулежал в кресле, вытянув длинные ноги к огню. В горнице, не смотря на жаркую погоду, топили. Под глазами болящего залегли синие тени, нос заострился, а бледность лица отдавала желтизной лежалого сала.

- Прихварываешь, князюшка? - неожиданно ласково промолвил Порфирий.

- Да нет, отче. Просто устал я чего-то, - словно через силу отозвался Ольгерд . - А ты уж боле не серчаешь на меня, пришел?

- Кто старое помянет, тому глаз вон, - отшутился монах. - А я ведь и на свадебном пиру у тебя не гулял, так подарочек принес тебе да княгине молодой. Глянь!

Старик достал из глубин рясы крошечную богато изукрашенную шкатулку. Повертел ее в руках, понажимал, и вдруг зазвучали колокольцы, и крышечка распахнулась. Внутри под музыку двигались и поворачивались, словно живые, две белые собачки.

- Колдовство, - без всякого выражения молвил Ольгерд.

- Нет, батюшка, механика. Игрушка заводная. Гляжу, не понравилась тебе. Дозволь княгине показать, может, ее порадую.

Князь вяло махнул рукой, разрешая.

За дверью настоятеля уже ждал Шиш, чуть не подвизгивая от нетерпения.

- Ну, чего с ним? Не мучь, отче, говори !

- Потом, все потом, - Порфирий как большая черная птица стремительно летел вперед. - К ней веди, да поскорее.

Они застали Несмеяну неподвижно сидящей за столом в светлице. На положенные приветствия княгиня только кивнула и продолжала по-прежнему неотрывно смотреть перед собой. Коробочка с заводными собачками нимало не взволновала ее, хотя набежавшие служанки вовсю охали и всплескивали руками от удивления. Видно, глядя на их реакцию, византийская царевна слегка оттаяла и сделалась более любезна. Она даже встала и произнесла несколько любезных слов на прощание.

- А теперь- к князю. - Монах уже не бежал, его походка сделалась усталой и ковыляющей.

Ольгерд все полулежал в кресле, даже не сменив позы.

Порфирий обрушился на него с порога:

- Ты кого за себя взял?

Князь изумленно поднялся:

- Белены объелся, что ли?

Но черноризец не унимался:

- Со мной-то все в порядке, а ты вот чуть жизни не лишился, дуралей! Думаешь с чего Несмеяну так скоро и быстро за тебя отдали? Кто ты для них? Дикарь, голытьба, князек северный! А царевну византийскую чуть ли не в седмицу за тебя сговорили. С рук сбыть обрадовались, вот почему!

- Чем тебе моя жена не люба? - хорохорился князь. Но делал он это без огонька, словно отбывая тяжелую повинность.

-А тебе люба? Она хоть раз тебе улыбнулась?

- Она щепетная, благородная, - пытался оправдать свою супругу Ольгерд .

- Не благородная, а нечисть, силы сосущая, тебе в жены досталась, - отрезал монах. - Нету в ней своей жизни, чувств своих нет. Чужое заберет- вот и может руку поднять либо слово сказать. Али не видишь, что до самого дна она тебя выпила, чисто до косточки обглодала?

По лицу Ольгерда текли горькие злые слезы.

- Отчего все так? Отчего она такая сделалась?

- Всегда такой была, - старик расхаживал по комнате, и золотой крест на его груди сверкал гневом и болью. - Дряхлая кровь кесарей, тысячекратно пробегавшая по жилам, изъеденная грехами и пороком. Может еще и сглаз какой при рождении добавился, теперь уж не разберешь.

- Что же мне теперь делать? Ведь она жена мне как-никак, - вопрошал князь. Несмотря на потрясение, он теперь больше походил на прежнего Ольгерда, словно слезы и ярость смыли с него сосущую паутину.

- Княгиню - в монастырь. Помочь ей там не помогут, но как с такими обращаться, они знают. А тебе самому я вот что присоветую: женись-ка ты на бабе простой да без вывертов. Оно и ладно будет.

- Домогара! - застонал Ольгерд, проваливаясь в спасительное забытье.

Прошло совсем немного времени, у князя появились дети. Румяная Домогара часто выносила показывать их народу. Дородная княгиня выплывала во главе целой процессии нянек. Наклоняясь над своими щекастыми отпрысками, она с гордостью декламировала:

- Кий, Щек, Хорив и сестра их Лыбедь.

А князь стоял рядом и смущенно улыбался.

Взгляд волка

Старец Порфирий умирал. Кожа пожелтела и высохла, туго обтянув заострившиеся скулы. Целыми днями лежал он без движения, лишь изредка передвигая по одеялу обессилевшие руки. Служка часто открывал окно, и в тесную келью, заполненную тяжелым духом больного человека, влетал свежий ветерок. Он приносил с собой запахи весны, тонкие, горьковатые и будоражащие.

- Господь дал мне узнать цветение, да только вряд ли доживу я до плодов, - тихо, еле слышно шептал монах пришедшему навестить его князю.

- Ну, ты это брось, отче, - с возмущением отмахивался Ольгерд. - Ты моих детей крестил, ты их и венчать будешь, когда время придет. Ишь чего удумал, помирать!

- Будет тебе, князь, - устало оборвал его Порфирий. - Я, сам знаешь, в хворобах разбираюсь. Каждому на земле свой срок отпущен. Мой к концу подходит.

Однако смирение не входило в число добродетелей Ольгерда. Он твердо решил, что не допустит гибели старца. Только как же ему помочь? Тяжелые думы не отпускали князя ни на минуту. Опечаленный, укладывался он в супружескую кровать.