Рэй Олдридж - Душевные трубки Страница 4

Довольно странно, но как группа, мы, кажется, предпочитали древние наркотики; полагаю, это было свойственно конвервативной природе большинства учённых. Ху Мун была приверженницей традиций; она выпивала рюмочку или две дорогого рома Mundo del Mano. Ирвэйн был приверженцем других традиций; он любил внохнуть полоску натурального кокаина и это делало его немного менее флегматичным. Джэнг курил марихуану..., говорят, что для Джа-мира марихуана – это выбор мирных людей. Предпочтение Джэнга несомненно было основано на других причинах.

Дьюайн и я были единственными пуринатами в команде; мы обычно вместе пили здоровые коктейли из овощных соков, хотя в свой я добавлял чуток перечного соуса.

Дьюайн избегала всех рекреационных наркотиков. Она заявила, что у неё конституциональная предрасположенность к поведению, основанному на наркотическом привыкании, хотя она не казалась пожившей достаточно, чтобы приобрести такого вида знания о себе.

Дьюайн, с прямотой юнности, спросила меня, почему я не участвую ни в каких доступных химических развлечениях. Я только пожал плечами и улыбнулся, мой обычный ответ на трудные вопросы... У меня не было желания обсуждать особенности моего состояния с любопытным ребёнком. Она спрашивала меня снова несколько раз, словно каждый день с пробуждением её память заканчивалась, и я всегда давал ей тот же самый не-ответ.

Но в этот вечер, когда она спросила, я выдал ей небольшую часть правды. «Э», – сказал я. «Есть проблема. Когда я что-то люблю, я действительно это люблю. Понимаешь, о чём я?» Я покосился на неё и только проклял эту нехарактерную вспышку полу-правды.

Она отпрянула, довольно естественно, хотя полностью не потеряла своей улыбки. Я случайно взглянул на Ху Мун и увидел, что она уставилась на меня холодным ядовитым пронизывающим взглядом.

Вошёл Джэнг, двигаясь своим нервирующим бесшумным образом, и Ху Мун отставила свой стакан в сторону. «Ну? Что ты нашёл?»

«Это удар, как мы и предполагали», – сказал он.

Она повернулась ко мне. «Лисон? Я думала, ты сказал, что проверил ошейники».

Прежде, чем я смог ответить, Джэнг снова заговорил. «С ошейником всё в порядке. Он поджарил его до того, как он умер».

Ху Мун откинулась на спинку и взяла свой стакан. «Итак, он был парализован, но прошло некоторое время, прежде, чем он сдох?»

Джэнг покачал головой. «Я так не думаю. Инсульт был внезапный и обширный. Он умер почти мгновенно... но после этого ошейник долго его поджаривал, во всяком случае на это указывают данные».

«Странно», – сказал я. «Интересно, что его так отвлекло, что он смог это игнорировать». Взгляд Ху Мун пренебрежительно скользнул по мне. «Как ты думаешь, что случилось?» – спросила она Джэнга.

«Не знаю» – ответил он. «Это очень необычно». «Что-нибудь ещё?»

Джэнг помедлил, словно обдумывая значимость своей информации. «Возможно. На его коже были едва различимые следы какой-то жидкости, схожие со смесью крови и слизи».

Ху Мун выглядела раздражённой. «А для... Что ты говоришь? На него напала стая гигантских плотоядных слизней? Тех, которых мы ещё не заметили?»

Джэнг ответил, чуть улыбнувшись. «Может быть. Но вещество, насколько я могу сказать, это простая небиологическая имитация этих веществ. Она не содержит и следов ДНК или какого-либо другого закодированного протеина. Поддельная слизь, поддельная кровь».

Последовало непродолжительное напряжённое молчание. Затем Дьюайн задала вопрос, который непонятно как пришёл ей в голову. «Ты говорил, Вспышка сделал что? Его преступление? Из-за которого его сделали слугой?»

Джэнг смерил её пристальным задумчивым взглядом. «Я не говорил, потому что я не знаю», – наконец сказал он. «Думаешь, это имеет значение?»

Она пожала плечами.

«Хорошо», – сказал Джэнг. «Вот моя рекомендация: по возможности нам следует обходиться без использования труда сосулек. По-видимому, контрольные устройства функционируют ненадёжно и мы не знаем почему».

Ху Мун кивнула. «Я обдумаю твой совет», – сказала она.

Призывно запиликал холоконтур, установленный в центре корабельной комнаты отдыха. Мы заняли места и Ху Мун села рядом со мной. Свет притух и она прислонилась ко мне. Я мог бы получить удовольствие от соприкосновения, но оно явно было не дружелюбным.

«Оставь Дьюайн в покое», – прошипела она мне в ухо. «Разве ты не видишь, что заставляешь её чувствовать себя неловко?»

«Прости», – сказал я, не принимая её особо всерьёз.

Она издала едва слышное шипение. «В трюме осталась дюжина сосулек. Если ты не сможешь контролировать свои сексуальные побуждения, дай мне знать и я разморожу одного для тебя. Одна из женщин вполне привлекательна».

Я сидел в темноте, уши мои горели, в горле – комок ярости. Я знаю, что теперь я менее проницателен, чем другие люди, но я всё же могу распознать жестокость, когда она направлена на меня.

Мы смотрели сцены из пятого года колонии.

Они были довольно маленькой группой, меньше сотни, но достаточно умны, чтобы понять проблемы, связанные с ограниченным генетическим фондом. Малыши белаги взад и вперёд под коричневым солнечным светом и ни один из них особо не походил на своих родителей, хотя у них была тёмная кожа и курчавые волосы колонистов, чёрные глаза и вывернутые губы, которые пережили столетия с тех пор, как их предки покинули Джа-мир. Наверное, большинство детей перевозилось на борту в виде эмбрионов, замороженных в стазисных коробках, но, вероятно, некоторые из самых молодых появились из живых утроб. По мере того, как колонисты достигли большей безопасности в своём новом доме, некоторые женщины очевидно решили не торопиться и выносить детей и были заметно беременны.

Дома были привлекательны своей неброскостью, длинные низкие строения, сделанные из серого окаменелого коралла, который выходил на поверхность то тут, то там, крытые крыши, крытые пластифицированным болотным тростником. Двери и оконные рамы были выкрашены в голубой ультрамарин – капелька чистого цвета во всём остальном ландшафте цвета умбры[1] и сепии[2].

Колонисты носили простую практичную одежду из серо-коричневого волокна, идентичную универсальному цельному корабельному костюму, всё ещё используемому спустя эти многие столетия. Однако я заметил, что мода поднимала свою переменчивую голову. Некоторые женщины начали носить яркие платки, повязанные на талии. В волосах вместо цветов, которые не развились на Грэйлине IV, многие из них носили раковины окаменелых моллюсков, тонкие блестящие чёрные диски со слабым голубоватым переливом, нанизанные как бусины на шнурок, окрашенный в такой же голубой цвет, как двери.