Евгений Федоровский - Трудные берега (Свежий ветер океана - 3) Страница 4

А в километре от нас было море. И днем, и особенно по ночам мы слышали его трубный гул. Море подбрасывало нам разную мелочь: доски, обрывки сетей, ящики, поплавки из пенопласта. Так что мы сделали стол и табуретку и могли теперь, расположившись с комфортом, сколько угодно слушать Лидины наставления...

Сегодня Лида Павлова идет с Колей Дементьевым на гольцы, нависающие над речкой Безымянкой. Боре и мне она приказывает двигаться по самой речке и взять не менее пятнадцати шлихов. Дело привычное, но тут надо еще через водопад и горловину у гольцов выйти к высокогорному озеру, обозначенному на карте просто цифрой 307 - высотой над уровнем моря. Оно лежало в каменной чаше. Поблизости не было подобных озер, и странно, что эвенки, мудрый и поэтический народ, кочуя по этим местам, оставили его без имени. Почему же они не раскидывали здесь своих стойбищ? Что заставляло охотников стороной обходить это озеро? Ведь эвенки прокладывали тропы в куда более трудных горах...

Для нас озеро представляло практический интерес. Сюда впадало несколько ручьев, и за тысячи лет вода, несомненно, нанесла много интересного. По шлихам у озера мы могли бы определить присутствие долгожданных рудных пород. В том, что они здесь есть, мы не сомневались. На это указывали разные косвенные данные, включая геологическую разведку с самолетов и спутников.

Мы видели это озеро с вертолета. Оно сверкало, как бриллиант, вделанный в темно-зеленую оправу кедрового стланика. Всегда кажется, что все таинственное надежно прикрыто неприступными горами и зарослями. Но с тем большим упорством мы хотели пробиться к озеру. Нам представлялось, что вообще-то и через прижим, и через водопад, и сквозь стланики пройти можно. Но Лида умела читать аэрофотоснимки. У нее был стереоскоп, где, как наяву, рельефно-выпуклыми виделись горы и безнадежно глубокие ущелья. Она-то лучше знала, какая дорога нас ожидает, потому и сказала:

- Только не рискуйте. Отказ - не обух: шишек на лбу не будет.

- Постараемся, - отвечает Боря Доля (он старший).

Мы натягиваем болотные сапоги и в который раз недобрым словом поминаем снабженцев экспедиции. В мороз сапоги лежали в холодном складе, потеряли эластичность, полопались и, несмотря на все старания их заклеить, текут, как решето.

Берем лоток, саперную лопатку, свитеры, котелок, кружки, полиэтиленовые мешки, которые приспособили как укрытие на случай дождя. Из продовольствия кладем в рюкзак только хлеб, чай и сахар. По опыту знаем: есть не захотим, в тяжелой дороге будет мучить только жажда.

Мало сказать, что Борис Доля долговязый и крепкий - он просто огромный. Природа сработала его грубо, объемно, на совесть. Когда он шел через стланик стонал и плакал лес. По дремучей рыжей Бориной бороде тек пот, его длинные сильные руки легко раздвигали самые крученые заросли. А комары, не дающие покоя даже медведям, шарахались от него.

Вообще Боря художник. Но каждое лето он становится шлиховщиком в геологической партии. Наверное, эта перемена приносит новые впечатления, отдых от несладкого и нелегкого труда графика, хотя работа шлиховщика тоже не мед и от нее ломит в пояснице и зверствует радикулит, и дает она далеко не длинные рубли. Он и меня выучил этой работе - нехитрой, но требующей сноровки, терпения и выносливости.

Мы надели рюкзаки, потоптались на месте, проверяя, не мешают ли портянки, всадили в стволы ружей патроны с пулями и пошли. Ночью вчера пронесся дождь, в мокрой траве желтела морошка, с деревьев падали грузные капли. Скоро мы вымокли и стали коченеть, хотя двигались довольно быстро.

Солнце еще не взошло, никак не могло выпутаться из липкого тумана в горах. Миновав болотистую низину, мы выбрались на тропу. Эту тропинку облюбовали медведи. Они оставили на ней свежие следы, не раньше чем нынешней ночью. Это заставляло держать ружья наготове. Медведь иногда не от злости или от голода, а просто от неожиданности, от страха может напасть на человека. К счастью, в кустарниках и в стланике, попадавшихся на пути, была прорублена просека, и мы могли видеть довольно далеко.

Слева глухо шумело серое Охотское море. Там звенела галька и суматошно кричали жирные чайки. А дальше, на горизонте, плавился в дымке черный остров Нансикан, знаменитый своими птичьими базарами. Иван Москвитин, пробившись сюда по реке Тукчи, отмечал: "А против тое реки устья стоит на море в голомени остров каменной, и на том острову птицы водитца многое множество, с тово острова тою птицею кормятца тунгусы многие люди, как учнут яйца водит..." Сейчас на атом острове - заповедник.

Спустившись по террасам к Безымянке, мы обнаружили, что идти по реке не сможем - она вспухла от дождей. Волей-неволей пришлось пробиваться по береговым зарослям кедровника и ерника. Листья у ерника мелкие, продолговатые, их любят северные олени, но для нас ерник был сущим наказанием. Ноги путались, как в мотках колючей проволоки, и мы то и дело буксовали.

Кедровник же вообще не любит ровных мест, он расселяется в среднем поясе гор на каменистых россыпях - курумах. Это не кустарник, но и не дерево. Его ствол сантиметров пятнадцать - двадцать толщиной едва поднимается на полметра, зато расстилается по земле метров на десять. Верхушки ветвей смотрят в небо, на концах их зреют фиолетовые шишки с мелкими орехами. В урожай эти орешки привлекают белку, соболя, бурундуков и медведей. Треща, по стланику носятся кедровки, похожие на скворцов, но гораздо крупнее их. Несмышленая птица набивает подклювные мешочки орехами и прячет их под камни. Потом забывает, куда спрятала, и, если орехи никто не съедает до весны, они прорастают. Ей, кедровке, и обязаны своим распространением густые заросли стланика, по которым, чертыхаясь и стеная, тащились мы вдоль Безымянки.

Первый шлих брал Боря. Он спустился к реке и стал долбить лопаткой каменную мелочь у бортика берега, стараясь наскрести полный лоток породы. Потом опустил лоток в воду. Вода шла со снежников, была ледяная, у него сразу покраснели руки. Поворачивая лоток туда-сюда, покачивая его, он постепенно смывал породу, выбрасывая гальку, тяжелые фракции опускались. Наконец на дне остался лишь черный порошок. Это и был шлих. Боря слил его в кулек, отжал бумагу, сунул мне. Я опустил мокрый кулек в пакет и спрятал в полевую сумку.

Чем выше мы поднимались по реке, тем меньше было воды. Мы уже могли, переступая с камня на камень, идти по руслу. Когда совсем замерзали руки у Бори, лоток брал я и промывал породу.

Наконец показалось солнце. Оно выплыло из тумана матовым шаром, как бы отряхнулось от сырости и стало раскаляться. От кедровника потянуло жирным запахом смолы. Окутываясь парком, грелись камни. Мы сразу стянули штормовки и подставили солнцу спины.