Владимир Колотенко - Тебе и Огню Страница 40

 С Жорой в подбрюшье... Словно Жора нес этот свой крест... В вечность.

 - В том-то и дело, - говорю я.

 И умолкаю, сглотнув предательскую слюну своего откровения.

 Теперь мы молчим. Рассматриваем друг друга так, словно видим друг друга впервые.

 - Так что Жора? - снова спрашивает Лена.

 - Тина, - говорю я, - Тина снова присела рядышком как только... Понимаешь? «Что, купая в пруду апельсины, Небеса опрокинули синь...». Понимаешь меня? - спрашиваю я, - «У монашеской стаи вороньей».

 - Нет, - твёрдо говорит Лена.

 - Да и сам я не очень, - говорю я, - но так и было. На самом деле...

 Молчание.

 - Тина так и сказала тогда, шепнула в моё воспалённое ухо.

 - Что сказала-то? - спрашивает Лена.

 - «Дистанция от мира до тебя НЕвыносимо НЕпреодолима», - декламирую я. - Как думаешь, в чём это она меня убеждала? Зачем эти «НЕ» она талдычила мне с большой буквы.

 Я так и говорю - «талдычила»!

 - Как так «С большой»? - спрашивает Лена.

 - Ну просто больше не бывает! - злюсь я. - «Невыносимо Непреодолима», вот с какой! Между нами ведь не было никакой дистанции. Мы сидели, что называется впритирочку: Тинка - голая, совершенно нагая... Как молодая бесстыдница... Гойя с её «Обнажённой Махой» воют от зависти. Тинка - самая настоящая Ева! Я - в одних плавках... драных до ужаса... Впритирочку! Никаких дистанций! Мы просто слились кожами, обросли одной кожей! Как сиамские близнецы... Четыре ноги, четыре руки, две головы... И одна, одна только кожа! Какая уж тут к чёрту дистанция?!

 Ты можешь мне объяснить?

 Я умолкаю, чтобы в очередной раз испытать этот катарсис, это умопомрачение, чтобы ещё раз попытаться понять...

 Ах, вот же, вот! Вот объяснение:

 В разнос, в распыл, в разгул - весь белый свет,

 В расход - мою мятущуюся душу,

 Ответов нет, советов - тоже нет,

 Есть мы без кожи - нервами наружу...

 И вот эту нашу кожу, одну на двоих, вдруг сдёрнули, сдёрнули...

 Содрали... Всеми нашими нервами, голыми-голыми нервами - наружу... Миру в морду! В морду!..

 Ни женой. Ни сестрой. Ни прилипчивой тенью.

 Я была миражом. Куражом. Наважденьем.

 Не травой-муравой. Не ручьем по колени.

 Голубым тростником из твоих сновидений.

 Острой памятью кож. Кровотоком совместным

 Перекрестием душ. И судеб перекрестьем.

 - Понимаешь, - говорю я, - «Острой памятью кож...». Кож, кож... Наших сросшихся кож... Понимаешь, говорю, - «Кровотоком совместным, перекрестием душ...».

 Понимаешь?..

 - Рест, на...

 Лена суёт мне стакан с виски.

 - Ты можешь мне толком сказать, о какой дистанции она мне толкует? «Я была миражом... наважденьем... голубым тростником...». Придумала же!..

 - У тебя глаза...

 - Красные?! Я знаю. Я знаю, что когда злюсь, у меня не только краснеют глаза, но и... Надо же - «Куражом...»!..

 - Зелёные, - говорит Лена, - пей уже...

 «Кровотоком совместным»!.. Воооот!.. Вот же!..

 - Хочешь петь - пей? - спрашиваю я, сделав глоток и улыбнувшись.

 - Да, пей и пой! Ты, кстати, петь хоть умеешь?

 Хм! Петь?! Тут надо волком выть!

 - А как же говорю я, - ещё как!

 И пою про то, как расцветали яблони и груши...

 - Врёшь, говорит Лена, - тут-то врёшь... Ну, да ладно, Катька не заметит.

 Неужели эта дистанция так уж и непреодолима, думаю я.

 Ти, думаю я, как же до тебя дотянуться, откусить жирный кус, ну хоть крохотный косочек? И теперь улыбаюсь: я похож на того осла, что тянется за пучком сена, болтающегося на ниточке перед мордой.

 А что похож! Похож!

 Осёл!

 Вот тебе - целый пук!

 Перед мордой...

 И дистанция ведь безысходно непреодолима.

 - Идем, - говорит Тина, - не оглядывайся! Не то станешь соляным столбом.

 Ты - непостижима!

 «...живёшь в моей крови, а значит, продлеваешь эту жизнь...».

 - Пой, пой, - говорит Лена, продолжай. Мне нравится. «Про степного сизого орла».

 - И вот Жора, - говорю я, - вывалился... Убиться можно!..

 - Как так вывалился? - спрашивает Лена.

 - А, - говорю я, - ну их... Надоели! Давай лучше...

 - Кто надоел-то?

 - Давай лучше досмотрим... Ну помнишь? Чем там всё кончилось?

 - Что досмотрим-то?

 - Ну «Запах», - говорю я, - или как там его? Фильм тот. «Запах женщины». Или как там его?

 - Запах не смотрят, - говорит Лена, - женщину надо вдыхать...

 - Пить, - уточняю я.

 ...а после я тебе отдам сполна, за то, что пойман вечер...

 - Ладно, - говорит Лена, - пить так пить... Давай так давай...

 Елена - прекрасна!

 Пить - так пить!

 «...за то, что пойман вечер...».

 Ладно... Потом досмотрим...

 Пойман? Вечер?!

 Ти, я на крючке?

 Ах, ты не моя травушка-муравушка!..

 Время от времени, думая о Тине, ловлю себя на том, что приучаю себя к мысли:

 «Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай!»

 Приучаю...

 Приучу?..

 Я не отвечаю самому себе, я только слышу:

 ...я кладу два пальца как двуперстие

 на биение пульса в яремной ямке

 и слова выходят кровавой взвесью

 без остатка на серые полустанки...

 И слова выходят...

 Я затыкаю уши указательными пальцами. Чтобы не слышать слов.

 Бедняга!..

 ... мир сошел с ума. Он сошел с китов,

 со слонов и раненой черепахи.

 отшептать его не хватает слов,

 черепов для заклятий и горьких ахов...

 Задача, как оказалось, не только в том, что мои пальцы, как затычки, совершенно неспособны удержать Тинкины слова. Они лезут, сочатся в мой череп, как вода сквозь пальцы, как заклятия... Просто слов не хватает! Ни слов, ни злых горьких ахов.

 Ти, помолчи, а?! Твоя необузданная правда мира испепеляет. Ты меня убиваешь, я страдаю, как пес, как последний пес... Я не верю, что ты... Я этому не верю... Я твердо знаю, что ты, Ти, бесстрашна в своих взглядах на...

 ... я сама-как взмах, как удар бича.

 нас, таких нелепых в шаблон не втиснешь

 и не взвесишь страх на моих весах.

 если только сам своей смерти свистнешь

 и пойдешь вдвоем, словно с верным псом,

 вдоль по белой пустыне аршины мерить...

 Секунды твоих стихов и те кажутся вечностью!

 Тогда-то и слышен их распоротый крик:

 ... я вчера стучалась в твой старый дом.

 я ошиблась эпохой, страной и дверью.

 Думаешь, ошиблась? У вечности ведь не бывает эпох. И страна моя без границ.

 А дверь давно сорвана с петель - ко мне не достучишься! Даже порога нет.

 Надо просто одолеть эту безошибочную пустоту.

 Ти, я - на крючке?

 - Куда Жора-то... Вывалился с креста? - спрашивает Лена.

 Куда-куда... А куда можно вывалиться с креста?

 - В небо, - говорю я, - куда же ещё?

 Как птенец из гнезда!

 - В небо?!

 Ну, а куда ещё-то?!!!

 - Ага, - говорю я, - уселся на облачке рядышком с Ним... Свесил ноженьки...

 Лена недоумевает.

 - И каков же, позволь спросить тебя, вывод?

 - Не надо выводов, - прошу я.

 Мы рисуем. Мазок. Каприз.

 Ты испачкал вот здесь. Утрись».

 Мир, впечатанный в наш эскиз,

 Подставляет живот под кисть.

 Вот уж подставляет...

 Не жалея живота...

Глава 6.

  Позже, сутки спустя, просматривая телерепортажи с места событий и любительскую хронику, я узнал себя, бредущего к берегу, догоняемого первой волной. Никто не верил, что это был я. Кто-то снял нас с Аней, снимая волну. Волну и, по случаю, и нас с Аней.

 Потом этот берег назовут берегом скелетов, побережьем мертвых. Триста тысяч жертв, не считая наших. Это лишь те, кого удалось идентифицировать с помощью ДНК-анализа.

 Я стоял на пустынном берегу... Тишина абсолютная. Ни пения птиц, ни шевеления воды, ни единого человеческого голоса... Тишина такая, что слышно как...

 - Распускаются лилии? - спрашивает Лена.

 - Откуда ты знаешь?

 Океан, если смотреть прямо перед собой, был спокоен и тих, как наевшийся лев, вода - мирная, гладь, как зеркало... Если же оглянуться на берег - жуть!.. Это - как ковровая бомбардировка. Скелеты домов, скрюченные лопасти винтов самолета - как лепестки увядших ромашек...

 - Значит и Жора, и Аня?..

 - Трупы людей на побережье - как мертвые муравьи... Искореженные вагоны, вывороченные с мясом железнодорожные колеса... И среди всего этого нагромождения останков цивилизации, как укор человеку - нетронутая статуя Будды. Талаве Гандраратаме - наш приятель, коротко стриженый монах с соседнего острова скажет потом, что Бог таким образом решил наказать людей за их никудышный образ жизни. А какой-то поп сказал, что это место сегодня - Юго-Восточная Азия - место наибольшего разврата на земле, что именно здесь секстуризм в наибольшей степени убивает в людях божественное начало, и поэтому Бог наслал нам сюда цунами как когда-то огонь на Содом и Гоморру. И проснулся морской дракон. Человек, сказал он, вот кто крестный отец цунами. Люди, люди сами рубят сук на котором сидят, и Земля теряет внутреннее равновесие. А Ира Верпакова, давно живущая в Шри-Ланке и с удовольствием помогавшая нам разобраться в местных обычаях, была в ужасе от того, что на какой-то там час или два оставила своих туристов без присмотра. И вот результат - никто не спасся. Будто бы она могла им помочь.