Анатолий Маркуша - Приключения капитана Робино Страница 40

Он среагировал неожиданно:

— Будь бы вы не французом Робино, а обыкновенным Рабиновичем, так я бы вам объяснил кое-что…

Признаться, мне очень хотелось врезать ему по морде. Но я не посмел. Начальник не имеет права рукоприкладствовать, даже если его подчиненный полное дерьмо. Больше того, когда начальник аэроклуба сказал, что выгонит наглого щенка с работы, я решительно воспротивился. Склока всегда отвратительна, в этом нет сомнения, так зачем раздувать случившееся до размеров серьезного скандала?! Начальник аэроклуба раскипятился:

— Почему я должен мириться с антисемитскими выходками? Молодцы немцы — попробуй расскажи в послевоенной Германии «еврейский анекдот»? Схлопочешь срок. И без проволочек и формализма, ать-два из суда в тюрьму…

Мы заспорили.

— Одного ать-два, как ты говоришь — в тюрьму, а двое, пожалев «обиженного» встанут на его дорожку… — пытался возражать я.

— А ты что предлагаешь? Воспитывать… внушать? Семьдесят лет воспитывали, внушали, а что получилось — политаппарат, тот самый, что воспитывал, и оказался самой антисемитской частью армии…

— Политаппарат я защищать не стану. Но и сами евреи хороши — больно жаловаться стараются, всякую неудачу так и норовят свалить на их «несчастное происхождение».

На этот раз мы разошлись каждый при своем мнении.

В заключение начальник аэроклуба сказал:

— Все-таки странно ты рассуждаешь. Именно — ты. Я никогда не соглашусь. Только власть и сила могут преодолеть антисемитизм, побороть любой шовинизм, остальное — болтовня.

— Каждый имеет право на свое мнение. Можешь считать меня пособником антисемитов, но я палочного воспитания не воспринимаю.

Так ли, иначе ли, а день выглядел грустным, прямо ли, косвенно меня задевал «еврейский вопрос». Ближе к вечеру я поехал на место мишиной вынужденной посадки. Никакой особой необходимости в моем присутствии там не было. Эвакуацией самолета должен был руководить инженер аэроклуба, человек вполне дельный, но я сам себе подсказал: ум — хорошо, а два — лучше. И поехал.

Оказалось, чтобы попасть на поляну, где приземлился Квашин, надо пересечь кладбище. Прежде я здесь не бывал. И теперь, очутившись среди небогатых надгробий, потраченных временем облезлых крестов, кажется, впервые в жизни обратил внимание на российскую нашу особинку — большинство могил были обнесены железными решетками. Калитки в этих оградах запирались поржавленными амбарными замками. И подумалось: какой же мы дикий народ, даже мертвых норовим держать под замком. Мало нам того, что годами обрешечивали великие тысячи живых и далеко не одних только худших…

Кладбище было провинциальное: тесное, неухоженное. А мне всегда казалось — чем дальше от столицы, тем люди ближе к благородным истокам. Что-то не стыковалось и здесь.

Кладбища всегда наводили на грустные мысли. И опять я, будто четырнадцатилетний пацан спрашиваю себя — а для чего мы вообще живем? Неужели, чтобы отработать, как утверждает статистика, в среднем двадцать тысяч часов, залечь под облезлым крестом и обратиться в прах?

Но тут мне представилась счастливая физиономия Миши, когда он не просто слетал самостоятельно, а после второго в жизни самостоятельного полета сделался знаменитостью местного масштаба. Его физиономия излучала торжество, казалось, он освещает все вокруг. И в этом была моя заслуга. Это я поверил в человека. Это я рискнул, и он полетел. Вот, наверное, для того и стоит жить, чтобы награждать радостью ближних, предохранять от бед окружающих, сокращать дистанцию между дальними. А которые философы по диплому, пусть они себе темнят и формулируют то же самое «учеными» словами. Пусть.

Думал, на этом грустный день и закончится. Ложиться спать было явно рано. Но во всем нашем районе внезапно выключили электричество и ни тпру, ни ну… Решил погулять с часок, как говорят старые штурманы «перевести время в дугу». Но только вышел — машина. И тормозит. И…

— Здравствуй, Максим!

Форменное кино! Из трофейного оппеля выгружается, кто бы мог подумать, «Рязань» собственной персоной. Нарядная, несколько раздобревшая, но вполне узнаваемая.

— Как ты меня нашла? Или ты не ко мне… просто случай свел?

— К тебе. А нашла — по намеку Юли. Но сперва скажи, только откровенно, ты хоть немножечко рад? И смотри, Максим, отвечай честно, совсем совсем честно.

— Хорошо. Честно отвечаю — пока не знаю. Не ждал ведь. И потом — столько времени прошло, а информации — ноль. Что ты? Где? С кем и как?

— Отвечаю по порядку: я — жива, это совершенно точно; где я — главным образом все там же. Перевожу, представительствую и снова до тошноты перевожу. Последний вопрос? Ах, да — с кем я? Вообще-то с Мефодиевым, но у нас не все просто… Может, зайдем в дом? Или тебе это неудобно?

— Некоторое неудобство в данный момент действительно, есть. Но не имеет значения. Пошли. Правда, в доме темно, опять выключили свет едва ли не во всем районе, возможно — до утра.

— Ну и что? — хмыкнула «Рязань». — Темнотой меня не напугаешь.

— О'кэй, идем.

Подробности, мне думается, значения не имеют. Свет действительно не загорался до утра. Мы разговаривали тихо-тихо, не хотели беспокоить хозяйку дома. «Рязань» в подробностях объяснила, что за трудности у нее возникли с Мефодиевым. Он хочет наследника, а лучше — наследников, но… не получается. «Рязань» обследовалась у врача, и тот сказал, что с ее стороны никаких препятствий не видит. Она заставила и Мефодиева пройти через ту же процедуру у соответствующего специалиста. Как ни странно, заключение гласило — у вас все в порядке…

— Мне так и не очень обязательно обзаводиться детьми. Раз в свое время не обзавелась, теперь и вовсе не стоит. Но он житья не дает. У него это пунктик помешательства. Как вечер так начинается: а для чего, собственно жить, если без продолжения?

Потом она стала рассказывать о Юле. Давние подруги, они периодически ссорились и мирились и снова ссорились. Как-то Юля стала с упорством дознаваться, до какого предела зашли ее, «Рязани», отношения со мной. И «Рязань» сказала, что в свое время Рубикон мы перешли. Это Юле так понравилось, что теперь всякий раз, когда случается им посплетничать, она не устает повторять: «Ну, Рубикон, я полагаю они давно преодолели…» или напротив: «Рубикон еще не форсирован, но к тому дело идет…»

И вот однажды Юля сказала «Рязани», что ей не повредит съездить проветриться, и назвала место расположения нашего аэроклуба, прозрачно намекнув, что в аэроклубе она может быть встретит кое-кого из старых знакомых. Рискни, а вдруг и Мефодиева успокоишь, и свое удовольствие справишь. Кто его знает, как жизнь повернется. Рискни!