Функция: вы - Юлия Домна Страница 41

Ариадна положила вилку у моей руки. Я знал, что она нас слышала, но с той же вероятностью среагировала бы на грохот пронесшейся фуры. Человек, которого мы с Владом обсуждали, был ей неинтереснее столовых приборов.

– Приятного аппетита, – сказала мне Ариадна, опускаясь напротив.

Пожелание не замедлило сбыться. И хоть котлету я навернул почти не распробовав, а в салат запустил ложку Влад, перемазав его томатным супом, меня понемногу наполняла жизнь. Вера, надежда, исчисляемые в калориях.

В заведение подтягивались посетители. Возведя на краю стола башню из пустых, вычищенных чесночным багетом тарелок, Влад присмотрелся к компании девушек за моей спиной. Кажется, они говорили на французском.

– Почему их две? – спросил энтроп.

Я рассеянно обернулся:

– Их три…

– Да я о цацках, – кивнул он на Шарлотту. – В хорошо построенной системе ничего не задваивается, если все работает правильно. А мы часть хорошо построенной системы, не так ли, господа синтропы?

– Искр не две, – сказала Ариадна. – Их четыре.

Влад издал громкий, полный саркастической радости смешок.

– Сейчас у нас достаточно времени на долгую историю? – вздохнул я.

Ее ответный взгляд был нечитаем. Сумрачное заполярье, от которого мало кто станет ждать понимания. Но я ждал. Несмотря на неудачи. В этом был весь смысл нас.

– Стефан, – молвила Ариадна.

Влад навострил уши. Шарлотта залилась водкой.

– Стефан говорил, что четыре искры являются результатом декомпозиции.

– Что такое декомпозиция? – театральным шепотом спросил Влад.

– Понятия не имею, – растерялся я.

– Он считал, что эта декомпозиция была способом присвоить чужой атрибут, – продолжила Ариадна. – Система не признает вторичных имущественных прав. Продажа, дарение – искусственные категории. Объективно они ничего не меняют. Дедал собрал в лабиринте не только атрибуты, созданные им самим, но и чужие, чьи создатели погибли или целиком отдалились от материального. Формально он ими не владеет. Никто, кроме создателей, ими не владеет. Значит, те же наблюдательные советы не могут предъявить Дедалу претензию из-за того, что он не делится ради технического прогресса. У них точно так же нет права предлагать, как и распоряжаться чужими атрибутами. Только создатель обладает истинным имущественным правом.

– Поэтому только создатель может уничтожить свой атрибут… – рассеянно подтвердил я.

– Декомпозиция позволяет разрушить материальную оболочку атрибута, не вредя его функциональной целостности для системы. В разъятой форме он все равно выполняет функцию целого атрибута, однако, технически, система регистрирует ранее несуществующие субъекты. Это аналогично рождению ребенка – уже знакомые гены и механизмы приспособления, но все же что-то новое. Таким образом, результат декомпозиции система воспринимает и как новый, и как старый атрибут. А значит, у него два создателя. Два первичных имущественных права: создателя и декомпозитора.

– Минотавр не рассказывал ни о чем таком… – пробормотал я. – Он и об искрах-то…

– Потому что Дедал никогда не присваивал атрибуты таким способом.

– Или потому, что ими занимался Стефан. Верно? Стефан изучал искры?

Ариадна отвернулась в зал.

– Это было личным.

– Минотавру это не нравилось.

– Это было взаимно.

Шарлотта стукнула бутылкой о край стола и прохрипела:

– Дай таблетки, а?

Влад сунулся во внутренний карман пальто. Через стол перелетел золотой блистер дезатрамицина.

– Снежка, миленькая… – пропел он, не отрываясь взглядом от Ариаднина затылка.

Меня передернуло.

– А кому принадлежат оставшиеся две искры? Стефан… Сте-фа-ну… – Энтроп раскатал его имя на льстивый французский манер. – Наверняка это было известно. С таким хобби совладал бы лишь целенаправленный, крайне увлеченный ум…

– Не трогай, – предупредил я.

Влад поднял в воздух безоружные, загребущие свои руки. Я повторил:

– Не трогай то, что тебя не касается.

– Ой ли, – остро улыбнулся энтроп. – Теперь, когда у тебя есть такие бдительные по части деталей друзья, как я, пора развеять драматичный туман прошлого и изучить каждую мелочь, которая могла бы…

– Никакие мы не друзья. Ее прошлое – не твое дело.

Не знаю, что на меня нашло. Ариадна смотрела в зал, будто давая нам время поспорить о победителе в текущем футбольном сезоне. Я знал, что она ничего не чувствует: ни к Стефану, ни по поводу его смерти. Но лично я не собирался к этому привыкать.

– Таким образом, – продолжила Ариадна, когда пауза затянулась, – факт декомпозиции можно опустить. Он не влияет ни на предикат, ни на способ его изъявления.

– Не сказал бы, – неожиданно спокойно возразил Влад. – То есть с точки зрения системы – пожалуй, но зачем кому-то пользоваться второй попыткой, если он выиграл с первой?

– В смысле? – не понял я.

Энтроп пожал плечами:

– Мы забрали искру с озера раньше, чем наведались к вам. Если они делают одно и то же, зачем машери вторая? Зачем так рисковать ради того, что уже у тебя в руках? Если только вся суть не в том, что их четыре. Тогда каждая последующая попытка увеличивает выигрыш, а не дублирует его. Если так, где еще две? Кому принадлежат? Не хочу нагнетать обстановку, но, возможно, ваши цацки – не последние в списке. Если верить словам снежки и декомпозиция – способ присвоить атрибут, то присвоение-то всегда происходит в чью-то пользу, верно?

Ариадна молчала, по-прежнему глядя в зал. Я наконец понял, что она следит за официантом.

– Что думаешь?

Ариадна вернулась к нам.

– Не важно. Если мы ограничиваемся спасением Минотавра.

– Погоди, – не понял я. – А какие еще опции?

– Выяснить, кому мы больше не можем доверять. Кто стоит за всем. В чьих руках сейчас атлас. Не думаю, что остальным хватит смелости на это.

– А мне почему должно хватить?

Её равнодушие вдруг задело меня сильнее обычного. Как будто решиться на это было проще простого. Как будто, выяснив, мы не разрушим нечто больше, чем доверие всех ко всем.

Я опустил взгляд:

– Не хочу. Не могу, прости. Мы вытащим его из Эс-Эйта, и пусть сам выясняет. Неужели ты… ты не считаешь это правильным?

– Хорошо, – молвила Ариадна. – Это твое решение.

– Но не ответ на мой вопрос.

Она молча повела плечами. Я молча ответил себе сам. И когда наше молчание стало заглушать окружающие голоса, я поднялся:

– Схожу умоюсь.

– Михаэль.

На секунду я, конечно, понадеялся. Была у меня такая вредная пандоровская привычка.

– Лучше здесь не задерживаться. Официант много смотрит. Постарайся быстрее. А мы пока…

И я глухо перебил ее:

– Понял, Ариадна. Не трать драгоценное время.

Сначала я объясняю, затем доказываю, потом прошу. Но у Габриэль – замашки бога. Лучше всего она слышит, когда ее умоляют.

– Пожалуйста! Умоляю! Давай вернемся!

Я пробираюсь за сестрой сквозь толпу взрослых. Но для человека в одиннадцать лет эта толпа неприступна. Мужские спины похожи на железобетонные стены, и поэтому я ищу женщин. Женщины – они как колонны. Они разные. У каждой свой силуэт. А значит, изгибы, значит, просветы, значит, зазоры, в которые можно броситься и проскочить.

– Ты же знаешь, что все так! Как на картинках! Габи, умоляю, вернись!

Она проходит сквозь толпу, точно призрак. Просачивается между стенами, скользит за колоннами. Вокруг шумно, сплошные туристы, и мне некому крикнуть: «Остановите ее!» Никто не поймет – моя сестра, там, в школьной форме! Я