Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные. Страница 41

— Надо попробовать. Это может получиться.

Как только проспался наименее обрусевший немец из московских литейщиков, изготовили полдюжины таких биконических бомб, набили землей вместо пороха и выстрелили из длинной гаубицы в двухсаженной толщины снежный вал, специально для того насыпанный. Все получилось! Снаряды летели острым носом вперед, пронзая снег намного лучше круглых обыкновенных бомб и даже лучше сплошных ядер! Мы вымышляли сию диковину только затем, чтобы снабдить трубкой ударного действия в носу и заставить взрываться в самый момент удара о землю. Теперь появилась мысль об использовании прекрасной пробивной силы длинных снарядов для бреширования. Конечно, в таком случае их нельзя делать пустотелыми: ни один полый снаряд не выдержит пушечного выстрела, это вам не гаубица. Надежды не вполне оправдались: скоро мы выяснили, что сила снарядов увеличивается меньше, чем цена, по сравнению с круглым ядром. Над гаубичными бомбами подобной формы еще долго продолжалась работа. А мне захотелось испробовать свеженайденную идею применительно к ручному оружию.

У меня были изготовлены винтовки и заложена серия опытов для сравнения действия пуль различного калибра, от самого распространенного армейского в семь линий восемь точек, до четырехлинейного — годного, по общему мнению, только для охоты на зайцев. Конечно, пули весом чуть больше золотника не годились на такое сравнительно крупное существо, как человек, но я считал нужным ради полноты картины получить цифры и для этого детского ружьеца.

Подыскивая эквивалент живой плоти, чтобы измерять пробивную силу, я перепробовал разные субстанции, от сосновых досок до свиного окорока, но остановился на сырой глине, из коей, по преданию, сотворен Адам. Мой выбор определялся не авторитетом Писания, а наибольшим сходством со свининой по силе сопротивления, в сочетании с преимуществом однородности: в глине нет жил и костей, и результаты выходят в виде сравнимых чисел. Таблица близилась к завершению, когда в нее, опрокидывая и разбивая стройные закономерности, влетели продолговатые пули. Вопреки опасениям, кучность попаданий нисколько не ухудшилась, а игрушечная четырехлинейная винтовка вдруг стала страшным оружием. Удлиненная остроконечная пуля тройного, против сферической, веса, при пропорциональном увеличении заряда иногда пробивала рогожный мешок с глиной навылет. Такой слой, по моему расчету, стоил двух или трех человек, если не случится попаданий в кости.

Трудно передать восторг, меня охвативший: проблема, долго казавшаяся неразрешимой, растаяла как дым! Изменив форму пуль и уменьшив почти вдвое обыкновенный ружейный калибр, можно было примерно в той же пропорции облегчить оружие не в ущерб прочности, и еще получить солидную прибавку дальности и убойной силы.

К сожалению, эти опыты еще не дали плодов, пригодных для эффектной демонстрации, когда государь отбыл из Москвы в Литву к войску, заранее туда отправленному. Я вновь разлучился со своим полком. Под моим началом осталось десятка два откомандированных на учебу гвардейских солдат и унтер-офицеров с подпоручиком Андреем Викентьевым, не вполне излечившимся после прошлогоднего тяжкого ранения. Царским указом мне предписывалось отбирать годных людей из рекрут, а равно из гарнизонов, однако дополнительных денег не выделялось, и я очень выборочно пользовался этим правом, чтобы не отнять средства у мастерской.

Оружейные мастера были на сей период главными кузнецами моего будущего процветания, их надлежало холить и лелеять, но и держать в строгости — в последнем я убедился зимой, на святках, когда один из переданных Виниусом мастеровых запил и после недели безвестного отсутствия был найден насмерть замерзшим в сугробе. Еще нескольких, по разным причинам оказавшихся негодными, удалось большей частью обменять на молодых ребят, способных к обучению, в итоге вместе с людьми, полученными от Брюса, у меня собралось четверо хороших, опытных оружейников и при них около дюжины подмастерьев и учеников. Отношения с мастерами не сразу удалось наладить: требовалось время и немалые усилия для доказательства, что человек господского звания, да еще иностранец, превосходит их в оружейном искусстве. Эта ревнивая цеховая гордость была для меня лучшим залогом пригодности: пусть стараются убедить весь мир, что "не лыком шиты", честолюбие — великая сила! Огромная ошибка — считать, что это свойство недоступно простолюдинам! Позже, когда мы с ними уже знали цену друг другу, я был уверен — каждый из кожи вон вылезет, чтоб только не опозориться, если дело идет о мастерстве. Конечно, и деньги — большая сила для управления людьми. После того, как репутация моя устоялась, стало возможно объявлять конкурсы и обещать награды за наилучшие решения по конструкции или способам изготовления деталей. Приказчик Ромодановского Демка Ярыгин — честный, но недалекий малый, приставленный распоряжаться деньгами, никак не брал в толк, зачем платить мастеровым что-либо сверх установленного жалованья. Князь-кесарь идею тоже не одобрил — баловать работников было не в его духе. Что ж, за первый год я получил двести с лишним рублей капитанского оклада и распоряжался ими бесконтрольно. Награда не обязательно должна быть большой: иногда один-два рубля, составляющие месячный заработок мастерового, пробуждают в людях чудеса изобретательности.

Сказать, что я дневал и ночевал в мастерской, было бы тривиально — где еще ночевать человеку, у которого нет другого дома? Погоня за успехом, с азартом гончей, преследующей зайца, стала единственным смыслом моего существования. Печалило только, что четкий план организации дела, заранее обдуманный и изложенный на первой высочайшей аудиенции, не получалось осуществить в полной мере. Слишком многое отвлекало от оружейных опытов. Если денежные дела удалось сложить на Демку, то облегчить усилия по содержанию подчиненных в строгости и покорности пока не выходило. А я не раз замечал, как трудно бывает совместить напряжение воли с напряжением ума. Мысль и действие соотносятся как вдох и выдох, попробуйте совершить то и другое одновременно! Возможно, существуют натуры, столь счастливо устроенные, что не знают подобных противоречий, но у меня состояние размышления — это слабость духа, колебания и чрезмерная восприимчивость. Даже когда решение найдено, трудно бывает отбросить сомнения и перейти в другую ипостась — непреклонного солдафона, решительного, как старинный дубовый таран с медным бараньим лбом на оконечности. А перейти надо, и без притворства: посылая людей на смерть, нельзя быть слабым — это сразу почувствуют.