Абрахам Меррит - Лунная заводь Страница 41

— Давным-давно, в старые добрые времена, — прервал мои мысли мечтательный голос Ларри, — в Ирландии жил Кайрилл Маккайрилл по прозванию Кайрилл Быстрое Копье. И вот этот Кайрилл чем-то крепко насолил Кивену из Эмайн Абла[30], принадлежащего к роду Энгуса, славного и великого народа, когда тот спал, приняв вид бледного тростника. Тогда Кивен наложил на Кайрилла эпитимью: в течение года Кайрилл должен был носить тело Кивена и жить в Эмайн Абла, которая есть не что иное, как Волшебное Царство, а Кивен весь этот год будет носить тело Кайрилла. Так оно и было.

В этот год Кайриля встретил Имар-Птицу, одну из тех птиц, которые меняют свой цвет то на белый, то на красный, то на черный, и они полюбили друг друга, и от этой любви у них родился сын, Айлиль.

И вот, едва родившись, Айлиль взял тростниковую флейту и заиграл на ней. Сначала его игра навеяла на Кайрилла дремоту, потом он наиграл Кайриллу старость, так что он стал весь белый и высохший, а Айлиль все играл и играл, и Кайрилл превратился в тень… а потом в тень от тени, потом от него осталось одно только дыхание, и это дыхание унес ветер. — Ларри содрогнулся. — Как произошло с тем старым гномом, — прошептал он, — которого они называли Зонгар с Нижних Вод.

Ирландец встряхнул головой, словно отгоняя одолевавшие его мысли. Затем, весь подобравшись, продолжал уже совсем другим голосом:

— Но то случилось в Ирландии, много лет назад. А то, что мы видели здесь, — это совсем другое дело, док, — он засмеялся. — Я ничуточки не напугался, дружище! Эта хорошенькая ведьмочка промахнулась. Знаете ли, док, когда подле вас стоит ваш приятель и, полный жизни, веселья, силы и энергии, рассказывает вам, как он собирается перевернуть весь мир вверх тормашками, когда выберется из этой кровавой заварушки, а бодрость и жизнерадостность так и брызжут из него, док… да, а в следующую минуту кусок проклятой гранаты сносит ему полголовы вместе с радостью, энергией и всем таким прочим… — лицо Ларри исказилось, — знаете ли, старина, по сравнению вот с этим сцена таинственного исчезновения, которую нам демонстрировала эта ведьма, ровным счетом ничего не значит. Для меня, во всяком случае. Но клянусь башмаками Бриана Бору… если бы у нас была такая хреновина на войне, о, тогда дела бы там пошли совсем иначе, да, дружище!

Он замолчал, очевидно, с огромным удовольствием размышляя над этой мыслью. А у меня в этот момент развеялись последние сомнения относительно личности Ларри О'Кифа: я видел, что он верит, причем искренне верит во всех своих баньши, лепрекоунов и во все эти старинные гэлльские выдумки — но только в пределах Ирландии!

Где-то у него в голове, в отдельном ящичке хранились все его суеверия и весь его мистицизм, и проявлялись только тогда, когда Ларри позволял себе расслабиться. Но, стоило ему оказаться перед лицом опасности или трудной проблемы, как ящичек в тот же миг задвигался на место, а Ларри вновь становился обладателем бесстрашного, недоверчивого и крайне изобретательного ума, очищенным метлой скепсиса от всей этой мистической паутины до самого дальнего уголка сознания.

— Потрясающая штука! — глубочайшее восхищение звучало у него в голосе. — Эх, если бы что-то вроде этого было у нас, когда шла война… воображаю, как человек пять-шесть наших чешет прямо через вражеские батареи, а пулеметчики падают как подкошенные, начиная трястись и разваливаться на кусочки. Ура — и победа за нами! — восторженно заорал он.

— Это все довольно просто объясняется, Ларри, — сказал я. — Эффект связан… я, конечно, не знаю, что собой представляет зеленый луч, но абсолютно ясно, как он действует: суть в том, что он усиливает колебания атомов до такой степени, что разрываются связи между частицами материи; в итоге тело разлетается на мелкие части, точно так же, как это происходит с маховым колесом в том случае, когда скорость его вращения превысит некий предел, и тогда его составные части не могут уже удерживаться вместе.

— И тогда оно разлетается на куски! — воскликнул Ларри.

— Совершенно верно, — кивнул я. — Все во Вселенной участвует в колебательном движении. Вся материя., будь то человек или животное, камень, металл или растение — все состоит из колеблющихся молекул, которые складываются из колеблющихся атомов, а те, в свою очередь, — из поистине бесконечно малых частиц электричества, которые называются электронами. Электроны, эта первооснова всей материи, сами, возможно, представляют собой колебания таинственного эфира. Если можно было бы взять увеличительное стекло достаточного размера и оптической силы и поместить под него кого-нибудь из нас, то вместо тела мы увидели бы нечто вроде сита с ячейками, нашу так называемую пространственную решетку. И для того, чтобы разрушить эту решетку и отправить нас в небытие, только что и надо, как подействовать на нее неким фактором, который заставит атомы нашего тела колебаться с такой силой, что они наконец сорвутся с невидимых веревочек, связывающих их вместе, и разлетятся куда попало. Зеленый луч Йолары и есть такой фактор. Именно он вызвал в теле карлика тот сумасшедший ритм колебаний, который мы наблюдали, что и заставило его рассыпаться даже не на атомы- а, скорее, на электроны.

— На Восточном Фронте у нас была пушка — семидесятипятимиллиметровка, сказал О'Киф, — у каждого, кто стрелял из нее, лопались барабанные перепонки, как бы они ни старались защитить свои уши. Она выглядела как все другие семидесятипятимиллиметровки но что-то там происходило со звуком, что вызывало такой эффект. Пришлось отдать ее в переплавку.

— Да, это практически то же самое, — ответил. — Из-за какого-то дефекта собственные частоты этой пушки были другими, что отражалось на барабанных перепонках артиллеристов. Низкий голос тонущей "Лузитании", как известно, сотряс до основания все здание Зингеровского небоскреба, в то время как "Олимпик" оказал такое же действие не на Зингеровский небоскреб, а на Вульвортовский. В каждом из этих случаев были спровоцированы атомные колебания отдельного здания.

Я замолчал, внезапно ощутив сильную сонливость.

О'Киф, зевая во весь рот, наклонился, чтобы расстегнуть свои краги.

— Бог ты мой! — воскликнул он. — Я засыпаю. Не понимаю, в чем дело… То, что вы говорите, так интересно… — Он снова зевнул, и резко выпрямился, с чего это вдруг красный воспылал такой любовью к русскому? — спросил он.

— Танароа, — ответил я, с трудом удерживая глаза открытыми.

— Что?

— Когда Лугур произнес это имя, я увидел, что Маракинов подал ему сигнал. Танароа, как я предполагаю, это первоначальная форма имени Тангароа — могущественнейшего божества полинезийцев. На островах распространен посвященный ему тайный культ. Маракинов, возможно, тоже принадлежит к нему, во всяком случае, осведомлен о нем. Лугур понял поданный русским знак и, несмотря на удивление, ответил тем же.