Владимир Колотенко - Тебе и Огню Страница 42

 - Я сорвал голос, я рассказывал, убеждал, шептал на ухо и кричал, я неистовствовал, стучал каблуками и стучался лбом о стену, мой ор пропитал поры, а хрип леденил души в попытках донести до них, и до ученых, и до политиков, до олигархов и президентов, и даже до отцов церкви, донести элементарные знания о своей Пирамиде... И, знаешь, как ни странно меня понял мир, весь мир, но не свои, не домашние, не родные мне люди, нет, - чужие, ставшие мне самыми дорогими и близкими. Прав-таки Иисус: нет пророка в своем Отечестве.

 И теперь, когда двери в прошлое захлопнулись за моей спиной...

 Если бы я мог себе только представить, чем закончится для всех этих, избранных нами родоначальников нового мира, всех этих шумеров и египтян, евреев и китайцев, греков и римлян, византийцев и турок, и монголов, и скифов, всех этих знаменитых представителей всех эпох и народов, чем закончится для всех нас строительство нашей Пирамиды!

 - Чем же?

 - Видимо, и в этом права история - жертвы в таких огромных делах всегда неизбежны. Это следовало бы предвидеть, хотя бы спрогнозировать будущую картину мира с учетом нашего строительства. Но ведь хотелось все сделать побыстрей, поскорей одарить человечество счастьем. И что же? Спешка, как известно, нужна лишь в одном случае. Мы даже не насмешили мир, мы потрясли его, погрузив в пучину несчастий и бед. Очередная Вавилонская башня, ее руины... И в каких масштабах!

 - Почему же вы, - спрашивает Лена, - не сотворили себе Нострадамуса или Эдгара Кейси, или того же Мессинга, на худой конец Глобу... А?

 - На худой конец?

 - Ну да! Вы ведь легко могли, клонировав их всех, предсказать свое будущее, будущее вашей затеи, вашей пирамиды. Глобу-то, надеюсь, вы вовлекли...

 - Ты уже спрашивала об этом.

 - Правда?

 - Глобу - нет.

 - Нет? Почему?..

 - Ну, знаешь, не смеши, - говорю я, - Глоба... Ну нет-нет... Ну при чем тут эта Глоба? Он же пуст как дырявая алюминиевая кружка.

 - Кружка?!

 Лена вытаращила на меня свои огромные глазищи.

 - Наша машина сказала, что...

 - Машина сказала?

 - Мы надеялись, что прогнозы, которыми нас снабжал наш электронный предсказатель...

 - Не оправдаются?

 - Собственно, в ее предсказаниях не было этого подводного атомного взрыва. Машина не могла знать настроение тех вояк, которые все это...

 - Да-да, - говорит Лена, - я понимаю: машина - это машина. Ей, пожалуй, никогда не заменить ни Нострадамуса, ни Кейси... Только живой мозг способен распознать угрозу для человечества.

 Я только согласно киваю: только живой мозг!

 - Но слушай, - Лена берет мою руку, - из всего, о чем ты мне все это время рассказывал, можно не только создать какой-то там виртуальный образ или прекрасный сценарий фантастического фильма, из этого можно, это же очевидно! можно сделать красивый бизнес-план строительства нового мира! Ты согласен?

 - Да. Но не в этой стране.

 - Ты согласен?

 - Ты меня спрашиваешь?

 - Слушай, напиши! А ты напиши! Книгу! Напиши об этом целую книгу! Ведь такой необходимый, такой прекрасный и простой материал.

 - Я пробовал, - говорю я, - но это...

 - Что?

 - Ты знаешь, что такое страх чистого листа?

 - Страх чего? Ты чего-то боишься?! Ты представляешь, какой будет резонанс, какой будет фурор!

 - Зачем нам фурор?

 - Это должно быть похоже на «Крик»! - восклицает Лена.

 - Мне кажется, мир уже обожрался ором, - говорю я, - мир жаждет нежной, если хочешь, волшебной тишины.

 - Вот и напиши свою «Тишину», подобно тому, как Мунк написал свой «Крик».

 - Ах, Мунк! «Крик»!

 - Это будет величественно!

 - Ты думаешь, у меня хватит красок?

 - Все они в моем note-book'е. Зря ли я все, что ты мне рассказывал так старательно записывала и снимала? Как Лени Рифеншталь собрала своей кинохроникой всю историю нацизма, так и я всю историю строительства Пирамиды запечатлела в самых современных цифровых технологиях. И Юлин багаж! Там есть все... Даже слышно, как в прудах распускаются лилии... Ты же сам видел! И стоит только захотеть...

 - Да-да, ты права, - верно, верно... Вот только...

 - Что? Страх?!

 - Кому это нужно? Лучше послушай:

 Погас мой свет, и тьмою дух объят -

 Так, солнце скрыв, луна вершит затменье

 И в горьком роковом оцепененье

 Я в смерть уйти от этой смерти рад.

 Это Петрарка...

 - Как красиво!..

 - Я так не смогу, потому-то меня и одолевает страх. А вот:

 Ты мой омут, острог и порт.

 И несбыточная печаль.

 Где немыслимый тот аккорд?

 Для того чтоб любовь зачать,

 Не хватило ветров и сил,

 Недостало тебе огня -

 Обесточенный мир остыл

 С появлениями меня.

 Ты дичаешь - отстань, отринь,

 И, впиваясь, в мои соски,

 Ты глотаешь свой горький Рим -

 Квинтэссенциями тоски.

 Тишина...

 - Да, - тихо произносит Лена, - это - божественно!..

 - Ну, а теперь, - спрашиваю я, - теперь ты веришь?

 Лена встаёт. Она не понимает, во что она должна верить.

 - Что?

 Она только смотрит на меня, думая о чём-то своём. Я улыбаюсь.

 - Лен?..

 - Да...

 - Теперь-то веришь в Тину?

 - Я давно... Там есть ещё, - произносит она, - четыре строки. Помнишь?

 Мы рисуем. Мазок. Каприз.

 "Ты испачкал вот здесь. Утрись".

 Мир, впечатанный в наш эскиз,

 Подставляет живот под кисть.

 Я помню, конечно, помню.

 И вдруг я просто ору!

 - Слушай!

 Меня давно уже мучает этот вопрос:

 - Почему - ты?! - спрашиваю я.

 Лена не понимает. Выжидательно смотрит на меня удивленными глазами.

 - Почему я рассказываю все это только тебе?

 Лена улыбается:

 - Ах, вот ты о чем!

 - Да! Я мог бы все это...

 Лена качает головой:

 - Не мог!

 - Объясни! У меня в жизни было столько прекрасных...

 - Пойми, - говорит Лена, - в жизни каждого человека есть только один слушатель! Ты же сам говорил: у каждого Македонского свой Аристотель, у каждого Цезаря - свой Брут.

 - Ты - мой Брут? Или мой Аристотель?

 - Я - твоя Елена!

 К этому добавить нечего, я и молчу. А моя Елена встает и выключает диктофон.

 «Почему - ты?!». Разве этот вопрос требует ответа? Ведь чувства не лгут.

 Ну и дурак же!

 Мы стали близкими раньше, чем друзьями.

 «Тинннн...».

 Я помню!.. Этим и объясняется мой ор!

 - Слушай, - снова говорит Лена, - напиши, а? Я тебя прошу!

 - Да-да, - говорю я, - напишу-напишу...

 Ведь нельзя терять то, что выстрадано и на что ушли лучшие годы жизни. Даже если это связано с риском для жизни!

 - Я напишу, - обещаю я еще раз, - и это будет очень хорошая книга!

 - Надеюсь, - говорит Лена, - воздвигни Жоре и всем вам памятник нерукотворный. Ведь книги обладают способностью быть бессмертными. Они, сказал кто-то, самые долговечные плоды человеческой деятельности.

 - Напишу, - киваю я, - обязательно напишу!

 Даже если это связано с риском для жизни!

 - Ты ведь знаешь, что плоха та книга, за которую стыдно быть не убитым. Да, да, - повторяю я, - за которую могут не убить.

 Лена только смотрит на меня и молчит. Но глаза ее полны вопроса: как не убить?

 - Я, - говорю я, - напишу очень хорошую книгу! Правда?

 Лена не знает, что на это ответить.

 - А как же, - говорю я, - обязательно напишу! Хорошую настолько, что не стыдно даже умереть.

 И беру чистый лист бумаги... Белый, как чаячий пух...

 Юля бы сказала: как молоко молодой кобылицы или как распустившаяся лилия, или...

 Позвонить Юле я не решаюсь.

 ...или как проснувшийся ландыш, сказала бы Юля, или как младенческий сон, как ствол юной березы, как молочное мороженное, как лебединая шея, или как подснежники, белые вдвойне, потому что они из-под снега, или как жемчуг, есть снежные кораллы, или океанские ослепительно белые раковины, или - мякоть перистых облаков...

 Наконец, как снега Килиманджаро!!! Ты видел снега Килиманджаро, освещенные ранним пожаром рассвета, спросила бы Юля.

 - ОК, - говорю я, - уже пишу...

 И будь что будет!

 - Пиши-пиши, - говорит Лена, - люди ждут.

 - Пророка в своем отечестве? - спрашиваю я.

 - Распятие сегодня уже не в моде, - говорит Лена.

 - И я ни на йоту не сомневаюсь, что могу быть зверски убит...

 (Tu quoque, Brute? (И ты, Брут? - Лат.))

 - Убит? Убит?!

 - Или распят...

 - Распят?! Но за что, за что?!!

 - А за что распяли Иисуса?

 Тинка бы расхохоталась: сравнил!..

Глава 8.

  Я спрашиваю себя, что, собственно, представляют собой все эти её миражи и погружения. А бывает и сам позволяю себе...

 Когда жизнь припирает к стенке...

 Ее идея о строительстве собственного дома, в котором мы сможем жить вместе, наконец, вместе, приводит меня в восторг. Теперь у Тины земля просто горит под ногами, ее невозможно удержать, она выбирает место то на берегу реки, то у моря, а то где-нибудь у подножья горы или даже на самой вершине, чтобы мир, говорит она, был перед нами, как на ладони, и мы могли бы первыми встречать восход и любоваться закатом, а потолки будут, мечтает она, высокими, комнаты просторные с большими окнами на восток, чтобы дети наши каждое утро, просыпаясь, шептались с солнцем, и полы будут из ливанского кедра, у тебя будет отдельная комната, настаивает она, чтобы ты мог спокойно заниматься своими важными делами, а спать будем вместе, наконец, вместе! восклицает она, и каждый день я буду кормить тебя чем-нибудь вкусным, скажем, супом из крапивы с твоими любимыми специями, или, на худой конец, жареной рыбой, и вино будем пить красное или белое, какое пожелаешь, из нашего подвала, а потом, ты будешь, она закрывает глаза и улыбается, ты будешь нести меня на руках в спальню, в нашу розовую спальню, и мы с тобой...