Александр Громов - Мягкая посадка Страница 42

Кажется, он до сих пор мнит о себе, что он не простой солдат. Понято. Записано в подкорку. Не следует без острой необходимости его разочаровывать.

В нашей записи танк продолжает ползти. Я знаю, что случится дальше: будет еще один выжженный дом, только уже не жилой, а бывшая клиника, затем несколько минут «ведьмак» будет вполне прилично работать самостоятельно и в соответствии с программой лишения противника кормовой базы доберется почти до складов, после чего проигнорирует команду вновь перейти на ручное управление, неожиданно набросится на абсолютно ничем не угрожающую ему двадцатиэтажку, дважды протаранит несущие пилоны и сам останется под развалинами.

— Будь другом, — роняет Гарька через плечо, не отрываясь от экрана, — сделай еще бутерброд.

Это он мне, бездельник. И зря.

— Вац, — отпасовываю я, — будь другом…

Вот к кому надо обращаться.

Слышно, как за спиной наш общий друг Вацек ковыряет в банке ножом. Мне, надо полагать, бутерброд тоже готовится, и даже потолще Гарькиного. Субординация.

— Уполномоченный здесь?

Ну вот. Поел, называется. Теперь уже будет не до споров о сущности феноменов, а надо идти и предстать… Это бы еще ничего, если вместо споров. Хуже, что вместо завтрака. Встаю, засовываю в карман три ломтика хлеба, пробираюсь галсами между людьми, стараясь не наступить по пути ни в чью банку. Готово — я предстал. Командир отряда сидит поодаль от народных масс на невесть откуда взявшемся в этом подвале стуле о трех с половиной ногах. Он тоже завтракает, а рядом с ним стоят вольно и стену не подпирают оба его порученца — хлопцы рослые, крепкие и не шибко разговорчивые. Не то муниципальные десантники, не то еще чего похуже. Не гориллы, но напоминают. Личная гвардия.

— Угу, — жует Сашка, глядя на меня поверх банки и как бы говоря: «Честь не отдаешь и имеешь на то право, мы не регулярная часть, — а мог бы и отдать, рука бы не отсохла». — Как твое второе?

Имеется в виду отделение дяди Коли. Странно не то, что я до сих пор по привычке считаю второе отделение своим. Странно, что Сашка мне подыгрывает.

— Отделение завтракает, — докладываю я. — Все пятеро. — И, видя, что не удовлетворил, добавляю: — Раненых нет, больных нет.

Сашка с отвращением глотает кусок говядины и вытирает ладонью рот.

— Недовольные?

— Недовольных нет.

— Очень хорошо. — По лицу Сашки невозможно определить, в какой степени его устраивает отсутствие недовольных. И какие виды он имеет на мое бывшее отделение, я пока не знаю. Какие бы он виды ни имел, мне они заранее не нравятся. Второе отделение у нас и так самое маленькое, а пополнения — шиш. Правда, работает отделение неплохо, лучше многих, а на фоне общей штатско-полевой бестолковости работает просто прекрасно — но ведь пять же человек только! Дядя Коля — раз. Наташа — редкой собранности боец, снайпер, — два. Низенькая, некрасивенькая, и клеются к ней только от большого мужского воздержания, заранее обеспечив себе пути отхода, зато уважение к ней настоящее. Она бывшая аспирантка и сдвинута на пулевой стрельбе, кандидат в мастера или что-то такое. От современного оружия воротит нос, чем-то оно ей не нравится, — нашла и таскает с собой старую СВД с оптическим прицелом, нянчится с этим веслом, как с ребенком, и если нужно кого-то снять издалека — тут уж ей не мешай. Ветровые потоки в городе хаотичны, холодный воздух плотен, и работать с дальней дистанции надо уметь. Весь отряд ей аплодировал, как в цирке, когда с расстояния в два километра она спокойно и даже как-то нежно сняла с крыши адаптанта и тот крошечной букашкой полетел вниз мимо всех сорока этажей, раскинув руки и ноги… Эти двое уже стоят иного отделения. А ведь есть еще Вацек, старательный и исполнительный, как всегда, есть Гарька Айвакян — тоже способный, хоть и не доброволец. Оторвали его от семьи, семью в эвакуацию, его — сюда, когда пошла мобилизация и кто-то наверху — спасибо умной голове! — придумал комплектовать отряды по территориально-профессиональному признаку. Позже других в отряд пришел, но кое-чему уже научился. Хитрый, змей, и злой, но злость у него повернута в правильную сторону, и это главное. Четверо. Пятый — Дубина Народной Войны. Этот, надо полагать, в противовес. Тоже отделения стоит, но только в ином смысле.

— Вот что, Сергей…

Я слушаю. Я весь внимание.

— Оденься. Прогуляемся.

Я стою. Жду, неизвестно чего. Ох, не хочется мне прогуливаться с Сашкой. Стоять перед ним и смотреть, как он с риском для жизни качается на своем стуле-инвалиде, мне тоже не хочется. На его порученцев — тем более. Может быть, он пояснит, чего ему от меня на этот раз нужно. Может быть — нет.

Смотрит на меня, легонько усмехается:

— Охранение взяло пленного, нужно посмотреть.

Так. Нужно значит нужно. Хотя завтракать тоже нужно, а адаптант без меня не растает, не сахарный. Шагаю обратно через людей, собираю снаряжение в «горб» и пристегиваю «горб» к загривку. Двигаю плечами, подпрыгиваю в сомнении — нет, все хорошо, «горб» сидит нормально, не мешает. Хоть беги с ним, хоть падай, хоть ползи на брюхе — не мешает. «Уоки-токи» вдвинут в шлем до щелчка, нижний срез забрала опущен к подбородку, термокостюм с бронепрокладкой застегнут и не жмет, в подручном средстве полон рожок и еще три рожка в специальных карманах, и на каждом бедре — по два подручных средства осколочного действия. Автомат у меня на груди смотрит вправо: я предпочитаю стрелять с левой руки, правая начинает ныть от отдачи, особенно в плохую погоду. Я теперь метеочувствительный, как старый дед. И ладно. Метеочувствительный Сергей Самойло, экс-доцент, экс-командир второго отделения второй же штурмовой группы третьего добровольческого очистительного отряда, а ныне уполномоченный Экспертного Совета по связи с реальностью (это злая шутка: на самом деле я уполномоченный по связи с повстанческими формированиями), — говоря короче, мелкая околоштабная сошка, обвешанная с ног до головы всей этой словесной бижутерией, снаряжена, экипирована и готова к выходу. Теперь можно посмотреть, что у них там за пленный.

Снаружи — поземка и медленный промерзлый рассвет. Ветер сегодня не на шутку. В городе ему простора не дают, давят домами и эстакадами, режут на части тонкими звенящими проводами, так он свирепеет, как зверь, гнет людей к земле, плюет в забрало и под забрало снежной крупой, до чистого льда выметает улицы-каньоны. У нас как раз такая улица, но на проезжей части не лед и не асфальт, а отвратительное сусло из снега с водою, и валяется в этом сусле мотоцикл, издали похожий на роликовый конек с обтекателем. Ветер, ветер. Летит, дробясь в воздухе, сорванный с крыши снежный пласт. В сусло — плюх! Сусло лениво шевелится. Странно, что некоторые трассы еще отапливаются.