Рэй Брэдбери - Кошкина пижама Страница 42

— Не знаю. Господи, я уже много думал об этом. Они настроены дружелюбно. Они обладают совершенным разумом. Они добрые. У них нет никакого злого умысла. Уверен, если мы захотим переселиться сюда, использовать их ископаемые, плавать по их морям, летать в их небе, они примут нас с любовью и милосердием.

— Мы все согласны, капитан.

— Но когда я думаю о том, чтобы привезти сюда жену и детей…

По его телу пробежала дрожь.

— Этого никогда не будет.

— Никогда.

Дрожь побежала по телам.

— Я не могу представить, что завтра мне снова придется выйти наружу. Еще один день в обществе этих тварей я не выдержу.

— Помнится, когда я был мальчишкой, этих пауков в сарае…

— Господи!

— Но мы же мужчины, а? Здоровые мужики. Нам что, слабо? Мы что, струсили?

— Не в этом дело. Это же инстинкт, эстетические представления, зови как хочешь. Вот ты лично пойдешь завтра говорить с этим Большим, с этим волосатым гигантом с восемью ногами, с этой махиной?

— Нет!

— Капитан все еще не может оправиться от шока. Никто из нас не притрагивается к еде. Что же будет с нашими детьми, с нашими женами, если даже мы такие слабаки?

— Но эти пауки хорошие. Они добрые. Они великодушные, они обладают всем, чего нам никогда не достичь. Они любят всех и каждого, и они любят нас. Они предлагают нам помощь. Они разрешают нам войти в их мир.

— И мы должны войти в него, по многим веским причинам, коммерческим и всем остальным.

— Они наши друзья!

— О боже, да.

И снова дрожь, дрожь, дрожь.

— Но у нас с ними никогда ничего не выйдет. Просто они не люди.

И вот я здесь, в ночном небе, передо мной почти законченный ковер. Я с нетерпением жду завтрашнего дня, когда капитан снова придет ко мне, и мы будем разговаривать с ним. Я с нетерпением жду, когда придут все эти добрые существа, которые находятся сейчас в таком смятении и непонятной тревоге, но со временем научатся любить и быть любимыми, научатся жить с нами и быть нам добрыми друзьями. Завтра мы с капитаном, я надеюсь, будем говорить о дожде, о небе, о цветах и о том, как это здорово, когда два существа понимают друг друга. Мой ковер готов. Я заканчиваю его последней цитатой на их языке, произнесенной голосами людей в корабле, голосами, которые доносит до меня ветер синей ночи. Голоса эти звучали уже спокойнее, словно смирившись с обстоятельствами, в них больше не было страха. Вот конец моей истории:

— Так вы решили, капитан?

— Нам остается только одно решение, сэр.

— Да. Только одно возможное решение.

— Он не ядовитый! — сказала жена.

— Все равно!

Муж вскочил с места, занес ногу и, весь дрожа, трижды топнул по ковру.

Он стоял и смотрел на мокрое пятно на полу.

Его дрожь прошла.

МНЕ ГРУСТНО, КОГДА ИДЕТ ДОЖДЬ (ВОСПОМИНАНИЕ)

I Get the Blues When it Rains (A Remembrance), 1980 год

Переводчик: Ольга Акимова

В жизни каждого бывает один вечер, как-то связанный со временем, с памятью и песней. Однажды он обязательно должен настать — он придет спонтанно, а закончившись, угаснет и никогда больше не повторится точь-в-точь. Все попытки повторить его обречены на неудачу. Но когда такой вечер приходит, он настолько прекрасен, что запоминаешь его на всю оставшуюся жизнь.

Такой вечер был у меня и нескольких моих друзей-писателей, и произошло это, ох, тридцать пять или сорок лет назад. Все началось с песни под названием «I Get the Blues When It Rains».[10] Слышали? Еще бы, если вы принадлежите старшему поколению. Молодежь может ДАЛЬШЕ НЕ ЧИТАТЬ. Большинство из того, о чем я буду рассказывать дальше, относится к тем временам, когда вы еще не родились, и связано со всем этим хламом, который мы складываем на чердак нашей памяти и не вытаскиваем до тех пор, пока не настанет тот самый особенный вечер, когда, порывшись в пыльных сундуках и открыв ржавые засовы, память достанет на свет все эти старые, затертые, но отчего-то милые слова, или дешевые, но внезапно ставшие столь драгоценными, мелодии.

Мы собрались в доме моего друга Дольфа Шарпа на Голливудских холмах, чтобы перед ужином почитать вслух свои рассказы, стихи и романы. В тот вечер там были такие писатели, как Санора Бабб, Эстер Маккой, Джозеф Петракка, Вильма Шор, и еще полдюжины других писателей, которые опубликовали свои первые рассказы и книги в конце сороковых — начале пятидесятых годов. Каждый из них пришел с новой рукописью, специально приготовленной для чтения.

Но когда мы вошли в переднюю Дольфа Шарпа, произошла одна странная вещь.

Элиот Греннард — один из писателей старшего поколения, принадлежавших нашей группе, который когда-то был джазовым музыкантом — проходя мимо рояля, тронул клавиши, остановился и взял аккорд. Потом еще один. Затем отложил в сторону рукопись, левой рукой взял басы и начал наигрывать старую мелодию.

Все встрепенулись. Элиот взглянул на нас поверх рояля и подмигнул, стоя, пока песня свободно и легко лилась сама собой.

— Узнаете? — спросил он.

— Боже мой, — воскликнул я, — сто лет не слышал этой песни!

И я начал подпевать Элиоту, а затем песню подхватила Санора, потом Джо, и мы запели: «I get the blues when it rains».

Мы улыбнулись друг другу, и слова зазвучали громче: «The blues I can't lose when it rains».[11]

Мы знали все слова и допели песню до конца, а когда закончили, рассмеялись, и Элиот сел на стул и стал наигрывать «I Found а Million Dollar Baby in а Five and Ten Cent Store»,[12] и мы обнаружили, что все знаем слова и этой песни.

А потом мы запели «China Town, My China Town»,[13] а затем «Singin' in the Rain»[14] — да, да: «Singin' in the rain, what a glorious feelin', I'm happy again…»[15]

После этого кто-то вспомнил «In а little Spanish Town»:[16] «'Twas on a night like this, stars were peek-a-booing down, 'Twas on a night like this…»[17]

A потом вмешался Дольф со своим: «I met her in Monterrey a long time ago, I met her in Monterrey, in old Mexico…»[18]

Затем Джо запел во все горло: «Yes, we have no bananas, we have no bananas today»,[19] которая за пару минут решительно переменила все настроение и почти неизбежно привела к тому, что мы запели «The Beer Barrel Polka»[20] и «Неу, Mama, the Butcher Boy for Me».[21]

Никто не помнит, кто принес вина, но кто-то это сделал, однако мы не напились, нет, а выпили ровно столько, сколько надо, потому что главное для нас было петь. Мы просто балдели от этого.