Алекс Ривендж - Чужой Страница 42

«Двадцать семь». Днище корабля все быстрее и быстрее мелькало над головой, как шоссе под колесами автомобиля.

«Двадцать шесть». Казалось, этому не будет конца.

«Двадцать пять». На дисплее высвечивались значения растущей перегрузки.

«Двадцать четыре». Рипли напрягла все мышцы тела, оттягивая широкую рукоятку форсажа на себя.

«Двадцать три». Быстрее туда, в спасительные бездны, в холодную приветливую пустоту.

«Двадцать два». Корабль над головой все несся и несся прочь.

«Двадцать один». Значение перегрузки росло, приближаясь к «10g».

«Двадцать». Двадцать шесть миллионов тонн смерти все еще висели над головой.

«Девятнадцать». Голос, производивший отсчет времени, отвратительно дребезжал.

«Восемнадцать». Бортовые огни превратились в одну сплошную белоснежную полосу.

«Семнадцать». Хрупкая женская фигурка в маленькой скорлупке пыталась преодолеть притяжение огромного корабля.

«Шестнадцать». Время остановилось. Нет, правда, невозможно, чтобы эта мука длилась бесконечно…

«Пятнадцать». Господи! Помоги! Если не ты, то кто же? Это уже выше человеческих сил, которых не осталось совсем…

«Четырнадцать». Еще немного — и эта проклятая перегрузка убьет…

«Тринадцать». Хорошо бы не видеть, заснуть, отключиться, забыть…

«Двенадцать». Челнок вырвался из поля корабля!

«Одиннадцать». Стена перегрузки рухнула, оставляя в теле ноющую волну напряжения… Глоток, еще один…

«Десять». Господи, спасибо тебе! Только ты всегда можешь…

«Девять». «Нострома» превратилась в маленькую точку на бархатном черном покрывале космоса.

«Восемь». Дальше, как можно дальше от этого проклятого…

«Семь». Это межпланетное кладбище с беснующимся на нем дьяволом…

«Шесть». Главное, что это уже никогда не повторится!

«Пять». Жить — это не так плохо, как иногда кажется!

«Четыре». Двигатели надсадно ревели, выплевывая плазму.

«Три». Прощай, «Нострома». Пусть тебя упокоит эта черная бездна!

«Два». Господи, прими их души!..

«Один». Господи!..

Пространство раскололось, холодный мрак космоса исчез за ослепительной вспышкой. Волна взрыва подбросила легкий челнок и принялась трясти его, как в лихорадке. Казалось, еще миг — и тонкая обшивка не выдержит такой взбучки, лопнет.

Даже сквозь сомкнутые веки был виден гигантский взрыв. Всепроникающий жар пожирал пространство, проникая через толстые тройные монокварцевые стекла иллюминаторов. Новое солнце разгоралось позади. «Нострома» умирала в адском пламени ядерного пожара. Ослепительный шар пылал, разбрасывая во все стороны кривые хвосты протуберанцев. Казалось, что все демоны Вселенной собрались на шабаш и пляшут вокруг своего ночного ад-ского костра, деля легкую добычу и стараясь урвать кусок побольше, проглотить в своем огненном ненасытном чреве всю материю мира.

Шар разрастался все больше и больше и наконец рассыпался на множество разлетающихся во все стороны радужных ошметьев. Свет взрыва постепенно умирал, уступая место вечному ледяному мраку космоса. Лишь легкое облачко радиоактивной пыли мерцало в этой бездне, как памятник гигантскому космическому кораблю «Нострома».

— Я все-таки успела, — прошептала Рипли, утирая со лба пот. Голова раскалывается…

Боль пульсировала в висках четкими тугими щелчками. Она оторвала голову от подголовника кресла и посмотрела на коробку с котом. Джонси, свернувшись калачиком, лежал на дне и, слабо щурясь, шевелил усами. Рипли встала с кресла и, раскрыв коробку, вытащила его.

— Иди ко мне, мой красавец!

Рипли прижала теплый пушистый комок к груди.

— Джонси! Ты со мной, и мы победили его!

Она поцеловала кота в мокрый нос и почесала за ухом. Кот щурился, мурлыкал и подставлял загривок под ее ласковые пальцы. После грохота и воя сирен на умирающем корабле пощелкивание приборов и урчание навигационной системы успокаивали, как стрекот цикад солнечным летним днем. Тишина и ритмичная работа приборов наполняли голову рыхлой и пушистой, как шерсть Джонса, умиротворенностью.

Рипли открыла крышку анабиозного бокса. Приятный желтый свет наполнил камеру. Она посадила кота внутрь. Джонс сразу нырнул в теплую нишу бокса и принялся медленно вращаться на одном месте, мелко перебирая передними лапами.

— Делаешь себе гнездо? — Рипли улыбнулась. — Я сейчас приду. Жди.

Она опустила прозрачный лепесток колпака и опустилась рядом на пол, расшнуровывая ботинки. Шнурки путались в уставших пальцах, зажатое голенище не хотело отпускать их, и ей никак не удавалось ослабить тугую перевязь, вьющуюся через стальные кольца. Рипли поднялась, подошла к шкафчику в стене и вынула из него тяжелый армейский нож. Острая сталь в одно мгновение решила все проблемы. Ботинки с перерезанными шнурками упали на пол. Прохлада пола освежала. Рипли пошевелила пальцами.

Теперь — комбинезон. Он был весь забрызган кровью.

«Это Паркер, — подумала Рипли. — Когда я подошла к нему…»

Пуговицы запеклись в темной густой жидкости и практически срослись с петлями. Расстегнуть их не было никакой возможности.

«Придется резать».

Она медленно, по одной, срезала застежки и бросала их на пол.

Змейка, находившаяся под пуговицами, тоже пропиталась кровью и не хотела выпускать тело из грязного мешка комбинезона. Рипли просунула нож в воротник и, перерезав его, начала распускать ткань. Проделав разрез от плеча к стопе, она вынула из негнущегося рукава руку и принялась освобождать другую. Комбинезон задубел и снимался с трудом, но ей все же удалось содрать его с себя. Покончив с этим, Рипли собрала останки одежды и запихнула их в жерло мусоросборника. Под комбинезоном была надета футболка. Она вся пропиталась потом и мокрой вонючей тряпкой повисла на теле. Рипли поступила с ней так же, как и с комбинезоном: просунув под ворот нож, она разрезала ее до самого подола и с отвращением выбросила. Разрезанные на боках трусы полетели следом. Рипли вернула нож на место.

— Ну, все. Теперь — в душ!

Она вошла в небольшое помещение, нажала на стенке кнопку — и с потолка пошел дождь. Рипли подставила лицо под прохладные струи и замерла, закрыв глаза…

67

… Небо было ясным, лишь слабое белое марево ползло над горизонтом. Легкий теплый ветер приносил запах цветущего жасмина, нежно ласкал распущенные волосы и лицо невидимыми руками.

Оркестр отыграл гимн академии. Полковник отошел от флагштока, продолжая держать руку в приветствии и косясь взглядом на трепещущий звезднополосатый флаг. Его морщинистое лицо было спокойно, и лишь в уголках губ и глаз сияла тщательно скрываемая улыбка. Он медленно и торжественно, как на параде, поднялся на внешнюю палубу боевого грейвера, специально для этого случая украшенную всяческой яркой мишурой. Подойдя к импровизированной трибуне, откашлялся в кулак. Затем прищурился и посмотрел на выстроившихся на бетонном поле курсантов.