Светлана Полипова - По Образу И Подобию Страница 42

— Зачем ты хочешь это знать? С тех пор прошло около двух миллионов лет, в вашем исчислении. Разве полученная тобой информация что-то изменит в человеческой природе сегодня?

— Я хочу знать из первоисточника, как было на самом деле, а не принимать то, что мне навязывают другие.

— Первородный — значит, самый первый, что совершил человек, будучи уже человеком, а не животным, у которого до этого отсутствовало аналитическое мышление, то есть не было понятия о сравнении. Первое, что сразу сделал человек, когда открыл в себе способность размышлять, это — убийство, убийство без реальной надобности пропитания или самозащиты. Тогда же обнаружились в вас жадность и зависть. Но худшим из грехов было убийство себе подобных для собственного пропитания. Во время голода, когда плоды растений были все съедены, а нового урожая нужно было ждать только в следующем сезоне, когда животные, которых человек начал употреблять в пищу, мигрировали в другое место, люди вместо того, чтобы последовать за ними, остались в том месте, где им очень понравилось и было удобно. Но этот район уже был истощен, и тогда появилось людоедство. Жертвами оказались самые слабые из людей — самки и их детеныши. Инстинкт самосохранения подвигнул сознание самок к аналитическому мышлению. Они задумались над тем, чем они отличаются от самцов. Когда поняли — стали прикрывать те места, по которым их распознавали, и от которых исходил запах, привлекающий самцов. Но это не решило их проблему. Как только наступала зима, самок и детенышей съедали. Страх перед самцами со временем ушел у самок в подсознание. В тот же период — как следствие отсутствия самок — появилось интимное сближение взрослых самцов с молодыми. Вот тогда-то и проявился человек, который воспротивился подчиняться образовавшемуся положению в племени и не отдал своих детенышей и самок на растерзание голодным самцам. Его в племени прозвали Аар Дамом за то, что он защищал своё владение и отказывался отдать то, что другим не принадлежало. Соплеменники ревели, как дикие звери: «А-а-а-дам-м-м! А-а-р-р!». Этими возгласами они требовали отдать им жертв. Одна из его самок побоялась за своих детенышей и предложила Аар Даму отдать ее в жертву и тем самым не допустить ссоры в племени. Но строптивый самец предпочел покинуть племя со всем своим семейством и скитаться по незнакомой земле… Потомки Аар Дама, отказавшиеся, как и их предок, от каннибализма, и сохранили впоследствии историю их нового племени в наскальных рисунках, которые они до появления внятного языка и письменности передавали из поколения в поколение… И Рай на вашей планете был реальностью, пока люди не стали убивать друг друга. И он возможен только в том случае, если все люди захотят жить в мире и согласии и станут возводить его своими собственными руками. А до тех пор, пока вы себя не переделаете сами и не перестанете плодить зло на своей родной планете, ожидая помощи Создателей или вмешательства каких-нибудь других существ, оставаясь при этом ленивыми и несчастными, быть вам в Аду. Так, кажется, вы называете это состояние страха. Создатели ничего не смогут сделать для вас, если вы сами этого не захотите…

Ара поднялась с земли, погладила по мохнатой голове Куна и, не прощаясь, стала удаляться.

— Ты еще вернешься? — крикнул ей вслед Клаус.

«Возможно», — раздалось у него в ушах.

Вечером, когда Лин с Клаусом беседовали об истоках буддизма, в соседнем помещении у Лина заработал интерфейс: пришло сообщение от секретаря нынешней смены. Родригис уведомлял Лина о том, что тот в составе своего нона вызывается на базу на очередной срок службы. Поблагодарив командира десятого нона, Лин отключил интерфейс и, вздохнув, вернулся к беседе с Клаусом.

— Так о чем мы говорили? — пытался он сосредоточиться.

Молодой человек с нескрываемым любопытством смотрел на монаха и ждал ответов на только что возникшие вопросы. Он загадочно улыбался и молчал.

— Чему ты улыбаешься? — поинтересовался Лин.

— Вы уезжаете куда-то, учитель? — продолжал хитро улыбаться Клаус.

Лин смотрел на немца и размышлял о том, стоит ли молодому туристу говорить о том, кто Лин на самом деле и куда ему необходимо уехать?

— Можно мне отправиться с вами? — осторожно спросил Клаус.

«Возможно, на базе он и найдет свой ответ, зачем живет на Земле?» — подумал монах.

— Хорошо, — наконец согласился он. — Если возникнут вопросы, то задавай их… А теперь мы прервем нашу беседу до лучших времен. Подъем в половине пятого утра. Спустя десять минут после того встречаемся у дверей твоего дома.

— Да, учитель, — обрадовался Клаус и, подскочив, поспешил собираться.

38

«С самого начала Бытия Мы вступили с вами в дружественный завет. Мы вам предложили быть Нам другом. Но вы отринули сие. Вы захотели стать рабами. Вы сами избрали себе наказание. И до сей поры пребываете в рабстве у своих страстей и грехов!»

Старый Мойша Бар Ицхак, сухонький еврей в черной шляпе, в очках, с выцветшими пейсами и седой бородкой проснулся весь в поту и с тошнотворным головокружением. Стер испарину с лица, огляделся, пытаясь сообразить, где находится. Он сидел в парке на скамье близ тель-авивского космопорта «Бен Гурион». Видно, старик задремал под палящими лучами полуденного солнца и забыл, как очутился в этом месте.

— Как я из Беэр-Шева оказался в Тель-Авиве? — спрашивал себя растерянный раввин. — Что это сейчас было со мной?

Чей-то строгий голос громоподобными раскатами продолжал раздаваться эхом в его голове:

«Доколе вы будете отвращать лицо свое от протянутой вам руки друга? Ужели из гордыни своей и в пламень адский сойдете, но не уразумеете, что вам помощь с небес послана была?»

Старик, покачиваясь, поднялся со скамьи, прижал к себе потрепанный старинный портфель из корчиневой кожи и побрел в сторону космопорта. При входе в первый же терминал ему сделалось плохо с сердцем, и он с легким стоном сполз по стене на пол.

Вдруг чьи-то руки подхватили его и понесли в прохладное и кондиционируемое помещение порта. Старик, кажется, понимал, что происходило с ним, он принялся бессильно плакать, прижимая к себе тощий портфель, такой же сморщенный, как он сам.

— Спасибо тебе, Милосердный! — всхлипывал он. — Прости меня, Господь! Прости за то, что был глух к Твоим стенаниям! А Ты и в предсмертный час мой не оставил меня умирать в подворотне, подобно ничтожному рабу. Отныне я повинуюсь Тебе и клянусь — если жив останусь! — нести Твое новое слово друзьям Твоим. Господи, я буду Тебе другом, как и Ты, как истинный Друг, не кинул меня, старика, подыхать одного!