Юрий Петухов - Журнал «Приключения, Фантастика» 2 96 Страница 42

Он возвышался посреди великого поля, подняв к небу просветленные тайной глаза, а на Вальхаллу спускалась ночь, вечная, как окружавший его молчаливый покой. Тихий покой Вальхаллы.

Валерий Вотрин

БИЛЬЯРДИСТЫ

Фантастический рассказ

Корабль назывался «Моровое поветрие». Был он велик размерами, топорщился игольчатыми концами антенн и пушек и ослеплял непривычный глаз разноцветным, частым, мелькающе-мерцающим бегом огней по бортам. Огоньки суетились, антенны дрожали и поворачивались, приборы работали, и было странно, что таким количеством приспособлений управляют всего три человека. Всего три.

Их звали Рагнар Фиртель, Морис Зитруп и Шимон Кутку. Они были игроками, но играли в свою собственную, ими же придуманную игру, что придавало ей особый благоухающий аромат и делало — но только для них — интересной, веселящей сердце и душу.

Приспособление для игры было — корабль. Прочее же, потребное для полноценного удовольствия, они находили везде где только можно, и называли это прочее «подножным кормом», коей питал их интерес и продлевал игру, ими затеянную.

Игра была — бильярд.

Обретая в игре смысл бытия и черпая из нее свою жизненную философию, они постепенно осознали, что лишь игра прельщает их в сером, скучном существовании, бьет по нервам колоссальным, ни с чем не сравнимым риском, не давая расслабляться. Других занятий у них не было — только игра.

В то время такое было не редкость. Рассеянное по звездам человечество, отвыкшее от чувства локтя и беспричинных страданий по поводу вечной нехватки места под солнцем, получило тысячи солнц и миллионы парсеков места. Этого было много — и мало. Из огромной грезящей и бродящей людской массы появился новый тип человека, который стали называть по-разному: космическим авантюристом, вселенским бездельником, галактическим бродягой. Торговцы, искатели безвестных планет, корсары, кровавые безжалостные маньяки и убийцы, всякий сброд смрадным роем вечно носился по бесконечным виткам торговых путей, ища и не находя.

Им было скучно. И они искали, чем еще подкормить свой угасающий интерес к жизни среди жемчужных комет, красных, потухающих солнц и угольно-черных дыр.

Скучно им было.

Везло тем, у кого оставалась еще капля воображения. Такие становились скитальцами, врываясь в тихую жизнь галактического захолустья, устраивали перевороты и заговоры, неисправимые романтики, преодолевая страшные межгалактические пространства, воевали чужие, нелюдские расы, дрались не за честь, не за веру, не за жизнь, а из-за скуки, — погибали. Таковы были и Фиртель, Зитруп и Кутку.

Фиртелю было 49, Зитрупу — 47, Кутку — 40. Где-то между 46 и 47 годами Фиртель придумал игру, в 47 встретил двух других (у Зитрупа был корабль с таким странным названием), а затем — они начали творить игру, предварительно перестроив «Поветрие» и установив на нем некоторые сконструированные Фиртелем приборы.

Внутри корабль был — лабиринты сложных коридоров и вентиляционных штреков, приводящих в конце концов в главный зал корабля, Зал Игры. Когда обстоятельства складывались удачно настолько, что можно было играть, игроки торжественно собирались здесь, одетые соответственно, и, скрупулезно соблюдая ритуалы, медлительно и грациозно вели игру.

В самом дальнем углу зала в толстой титановой клетке с магнитными замками и мощной сигнализацией сидел Аммиан Руаль Андраши. Ему было 28 лет, и 2 года он находился в этой клетке. Он проводил время, воя похабные песни истошным, неприятным голосом, а вечерами, когда в зале притухали лампы, писал свою летопись, занося туда все, чему был свидетелем за весь день. Андраши было невыносимо скучно, но в голове его зрел талантливый, навеянный годами раздумий план. Ибо он хотел сбежать с этого проклятого корабля, но перед этим поквитаться со своими мучителями, которые обрекли его на самое страшное, что может представить себе человек действия, — они обрекли его на бездействие.

Андраши был родом с Фибада, небольшой уютной планеты в звездном скоплении Фибад-Змееносец. Он часто покидал свою родину, устремляясь туда, где еще не был, к вихрящимся мирам его радужных грез. Но время от времени что-то настойчиво и упрямо звало его назад, под малиновое небо детства, и Андраши, типичный представитель своего сумбурного, беспокойного века, проявлял нетипичные свойства и возвращался. Ненадолго, потом все-таки снова улетая, но — возвращался.

А потом случилось так, что под влиянием чего-то неведомого и невозможного веками прокатанный путь-орбита Фиба-да изменился, и планета сорвалась со своей вековечной дороги. Мохнатый, запыливший желтым шар пронесся по кривой до своего спутника Нуркелка, достиг его и ударил в плывущую, отсвечивающую зеленым планету. Взрыв, сполохи фантастического пламени, осколки миров дымными ядрами бомбардируют другие планеты, — катаклизм…

Все это произошло на глазах у Андраши, который возвращался в это время на Фибад из своего очередного странствия. Вначале он не поверил своим глазам, поверив, усомнился снова. В том зрелище было что-то эсхатологическое. Такого не могло произойти, и все же это произошло. Почему-то ему припомнились слова преподобного Тернбула: «И будет сильный отрепьем, и дело его — искрою; и будут гореть вместе, и никто не погасит».

Но оказалось все гораздо проще. Кораблик Андраши взяло в стальной захват, тряхнуло, и посыпались в отсеках с полок инструменты и ящики с провизией, и потянуло куда-то вверх, а потом вбок, и поставило на что-то, отозвавшееся металлическим грохотом-звоном. Он оказался в плену.

А потом — все стало одним большим темно-серым днем с небольшими перерывами для сна. Он попал к бесцельным чудакам, которые от нечего делать могли уничтожать целые системы с помощью ужасного изобретения Фиртеля, могли от безвредного чудачества убить его, убить других — так, скуки ради. Андраши хотел жить, хотел мстить. «Жизнь ради мести», — часто пел он, сидя в своей клетке и зорко следя за тем, как его тюремщики расхаживают по залу, прислушиваясь к его пению. Его никогда не обрывали на полуслове, никогда не истязали, когда он просил чистой бумаги, она ему приносилась, когда он желал гулять, с ним гуляли — на цепи, как с собакой. «Жииииииизнь раааадиии меееести…»

Он ненавидел их. Если бы они все трое попались ему в руки, когда бы он делал то, что делали они, он, пожалуй, даже убил бы их. Они были милосерднее — оставили его жить. Лучше б убили. «Жиииизнь рааади…»

Он был свидетелем всему тому, что они делали. Они думали, что он спит, а он бодрствовал. Они думали, он бездумно орет непристойности, а он наблюдал. Они думали, он дерет глотку, а он запоминал. «Жиииизнь рааади мееееести!» У него был неплохой голос, и он не терял надежды.