Светлана Новикова - Оранжевое небо Страница 42

- Да, здесь у нас хорошо. Здесь люди вообще легче друг друга понимают. А если кого не понимают, то не лезут к нему с расспросами, наставлениями и советами. Нет, я счастлив, что мне пришла в голову такая удачная мысль - укрыться от них за этими стенами. Я только здесь понял, что такое нирвана и почему Восток построил на ней свое миросознание. Для них истинная мудрость состоит в отсутствии суетной деловитости, а добрую мысль, доброе чувство они приравнивают к доброму делу.

- Я согласен, в этом есть великий смысл. Однако... можно признать нирвану, можно постичь ее, но можете ли вы сказать, что вам удалось ее достичь? Смогли ли вы примириться с тем, что ваша прекрасная идея отвергнута, и пребывать в состоянии блаженства только от того, что она существует в вашей голове?

- Нет, конечно, я не восточный мудрец, и часто внутри меня все клокочет, как в кратере вулкана. И однако, поверьте, временами я впадаю в состояние захватывающего дух счастья. Я думаю о том, что все-таки - да! Я достиг! Я нашел! Все во мне ликует и кричит - эврика! Я нашел то, чего не нашли пока другие. Я выполнил свое высшее, человеческое назначение, с которым пришел в мир. Я не пожалел себя, я напряг все силы ума и души - и смог! О, это счастье, я знаю, что это и есть счастье!

- Но его никто с вами не разделяет. Ваше открытие пропадет втуне.

- Да. И в этом моя трагедия.

- Так не лучше ли было бы...

- Нет, не лучше бы! Мне годится только то счастье, что приходит через трагедию. А то, которое обретается через успокоенность, через отказ от своего "я", мне не подходит.

- А тех, кому оно подходит, вы презираете? Тех, кто не хочет для себя и своих близких трагедий, вы считаете людьми второго сорта?

- Нет, я не презираю их, я говорю только о себе. Пусть каждый занимается своим делом. Кто к чему предназначен. И не надо им мешать.

Вот сидит молчун, который часами усердно конспектирует старые подшивки журнала "Крокодил". Сначала я его пожалел: вот, думаю, бедняга, как въелась в него эта привычка, что он и тут покоя не знает, все пишет и пишет. Потом же я понял, что жалеть его нечего. Наоборот. Человек наконец-то конспектирует то, что ему нравится, что ему интересно. А какая производительность! Однако мне пора. Меня там кто-то ждет, я чувствую. Врачи думают, что ко мне приходят только те, кому они разрешают. И не знают ничего о тех, кто посещает меня без их ведома. Иногда это те, кого я сам приглашаю. Иногда же бывают совсем неожиданные посетители.

Я вхожу в палату, а там стоит прелестная кореяночка в длиннополом розовом платье. Такой приятный сюрприз! Я ни разу в жизни не любил кореянку. Как к ней подступиться? Что сказать? Можно ли поцеловать руку? Или лучше погладить волосы?

Ничего не надо. Она увидела меня и закружилась в плавном танце. Я стою и любуюсь. Ах ты, милая, сколько в тебе грации, как гибок твой стан! Вот ты кончишь танец, я подойду, обниму тебя и поблагодарю. Нам будет хорошо. Ты немного робеешь, я вижу. Наверное, ты тоже ни разу не любила русского. Поэтому и пришла ко мне, не так ли? Женщины ведь очень любопытны. Многие осуждают вас за это, а мне эта черта в вас нравится. Если бы вы не были любопытны, мы были бы лишены многих радостей.

Танец кончился, кореянка остановилась, улыбнулась мне и запела. Нежный голос пел мне об идеях чучхе, о Мангендэ, где взошло великое солнце любимого вождя-отца, о Ельтусамчхонском сельхозкооперативе, о сути метода Чхонсанри, о скорости Чхоллима, о клике Пан Чжон Хи, о мощной стратегии отсечения головы и конечностей у империалистов, о самых счастливых людях на свете. И еще о чем-то, наверное, тоже хорошем, но уж очень скучном. Я утомился и закрыл ей уста поцелуем. Кореянка не противилась и нежно покорилась мне. От моих ласк ее тело стало гибким, как в танце, сквозь тонкую шелковую ткань проникало ее тепло. Я становился все смелее и смелее. Но мне почему-то страшно мешали ее руки. Нет, она меня не отталкивала, но я всюду, где не надо, натыкался на ее руки, будто у нее было их не две, а несколько пар.

Вообще у меня часто срывалась любовь из-за рук. Редкая женщина умеет ими владеть в минуты любви. Недаром мудрое время лишило рук Венеру Милосскую. Искусствоведы разработали кучу гипотез, предполагая, в каком положении они были у нее, что держали. И скульптор бедный, помню, когда-то бился, приделывая ей руки так, чтобы они не испортили ее прекрасное тело. А зачем? Зачем ей руки? Вы только представьте себе: стоит Венера Милосская, а от нее торчат две руки! Или - из нее. Даже не знаю, как выразиться, настолько это нелепо.

Я думаю, что эволюция человека не успела довести его до совершенства. Это нам только кажется, что мы красивые. Привыкли потому что. А на самом деле в нас очень много уродливого. Я иногда разденусь, встану перед зеркалом, посмотрю - и мне так противно делается. Во все стороны разные кости торчат. Само тело все в каких-то буграх и впадинах. У женщин это все хоть как-то сглажено жировой прослойкой. Так и то: другая столько жиру наест, что уже не разберешь, где там что, где у нее какая форма.

Да, а чего же я сейчас-то голый стою? Для чего я разделся? Спать, что ли, собрался? Так рано еще. Заболтался вот и забыл. А ведь чего-то важное я хотел сделать. Что же еще делают голые? Моются. Но я перед самым обедом душ принял. Значит, ни спать, ни мыться я не собирался. Нет, надо было сначала записать, а потом уж раздеваться. Тогда я не стоял бы сейчас голый, как дурак. Придется назад одеться, а то ведь и простудиться недолго, да и стыдно как-то. Сестра войдет, а я в таком виде. Хотя если та, с бровками, то... Нет, сегодня не она дежурит, а тумба. Эта мне не подходит. Она из тех, у которых все отдельные формы слились в одну. И голос у нее слишком громкий. Я к этому не привык. У нас в семье все женщины говорили тихо, никто никогда не кричал. Мария Николаевна, если сердилась, меняла интонацию, но голоса не повышала. Исключение составляли лишь те случаи, когда у них с отцом вспыхивали споры на актуальные политические темы. Но тогда сталкивались не люди, а класс шел на класс, а в бою, как известно, не до соблюдения этикета.

Зато во всем остальном бабушка моя по материнской линии была образцом безукоризненных манер. В течение многих лет она старательно прививала мне свои благородные манеры, и очень обидно, что я плохо поддавался дрессировке. Бабушка сокрушенно говорила: "Не зря в прежнее время дворяне берегли чистоту крови. Всякая чужая примесь сказывается на человеке, на его восприимчивости к культуре". Когда в обиходе стало известно понятие "гены", все поняли, что она была совершенно права. Непонятно только осталось, почему на ее манерах не сказалась примесь чуждой крови. И почему ее мать, бабуля Антося, рожденная от генетически чистых линий, могла допустить неприличность. Но, во-первых, в правилах бывают исключения. Во-вторых, Мария Николаевна ничего и знать не хотела про поляка и признавала отцом своим благовоспитанного, всеми уважаемого, просвещенного промышленника, не трескуна, а настоящего патриота, который в трудную для России годину отстаивал высокие идеалы и призывал не разрушать все без разбору, а думать о том, с чем мы потом останемся и с чего придется начинать.