Catherine de Froid - Боги от науки Страница 42

— «Тинэйджер и отец тинэйджера». Как раз про меня.

— Ну уж нет! — воспротивился Костя. — Я применял это высказывание к себе, когда ты еще школу не окончил. Не говоря уже о том, что ты меня на несколько лет старше. А что опять не так с твоими отпрысками? По–моему, вполне нормальные юные сумасшедшие гении.

— Дело не в них, — сказал Степа, поймал аллюзию из родной массовой культуры и решил следовать ей до конца: — Дело во мне.

— Как всегда, — резюмировал Костя. — Выкладывай.

Глава 2

Как прикажете разговаривать с детьми того возраста, который в старом мире классифицировался как «младший школьный», которые родились в интеллектуальной утопии, быстро выросли, стали, кажется, лучше родителей и великолепно умеют играть чем угодно от слов до основ мироздания (моделирование миров стало чем–то вроде довольно–таки обязательного школьного предмета), но при этом остаются детьми и имеют право говорить все, что хотят? Степа предпочитал слушать изложение событий и идей, которым все трое прямо–таки фонтанировали, иногда вклиниваясь с интересующими его вопросами и умными замечаниями. Не самая удовлетворительная стратегия, зато никаких иллюзий по поводу того, кто здесь главный. Самое сложное — не увлечься изложением собственных мрачных мыслей. Поскольку это «самое сложное», бывают и сбои.

В тот день Степа задумался над сложной философской темой, которую сам идентифицировал как «Становление личности под воздействием различных событий внешнего мира в условиях, достигаемых с помощью способностей богов от науки». Раньше он размышлял на подобные темы, чтобы было, что писать в многочисленные, постоянно меняющиеся блоги, потом блоги отпали, а привычка осталась. Теперь его мысли безмятежно транслировались в ноосферу, где и читались теми немногими, кто решил половить эфир или любил именно Степин образ мыслей. К несчастью, Степа продолжал размышлять, когда его застиг очередной разговор с детьми. И вдруг он уловил роковую фразу:

— Если бы я изучил это не сейчас, а год назад, я бы тогда это уже знал и не потратил бы столько времени. — Так звучала эта фраза в переводе на русский язык, не оснащенный терминами нового мира и научным жаргоном.

— «Если бы», — вскинулся Степа, — то все было бы совершенно иначе, и ты бы вовсе не был тобой. Запомни это, пожалуйста, и не применяй сослагательного наклонения к собственному прошлому. — Внутренний голос тут же обругал его каким–то оскорблением, применимым только в новой вселенной, но отматывать время Степа не стал, так как это было бы безответственно.

— Так нечестно! — полушутливо отреагировал один из отпрысков. — Ты вот столько всяких вариантов реальности опробовал и вроде как остался собой.

— Я это дело проворачивал с настоящим и будущим, а не с прошлым, — парировал Степа, одновременно думая, что это вовсе не аргумент.

— А почему бы и не провернуть, если эффекта бабочки нет? — выстрелил ответом юный спорщик.

— Множить параллельные вселенные?

— Почему бы и нет? Мы–то останемся в той, где лучше, а в той линии будет лучше кому–то другому. Баланс храним не мы, зачем лишать себя удовольствия?

— Ладно, — согласился Степа. — А почему вы думаете, что я остался собой? Я собой, по–моему, никогда не был, а теперь совсем завязался узлом своих противоречивых возможностей.

— Звучит как «повесился на собственных кишках» в переложении для интеллектуалов, — хихикнула единственная Степина дочка, начинающая писательница.

— Пап, не надо философствовать! — не унимался спорщик. — Ты здесь стоишь, значит, ты есть, а то, что ты — это ты, докажет хотя бы русский язык. А «кем я был, кем я стал, о, жестокий мир» оставь кому–нибудь еще.

Разговор мирно тек дальше, а Степа ощущал себя ничтожеством, опасным для общества типом и ископаемым поочередно чуть ли не после каждой реплики.

Глава 3

Пока Костя пытался убедить Степу, что в отвлеченных интеллектуальных беседах можно позволить себе отстаивать заведомо неправильную позицию и списать все на искусство ради искусства, в поле их зрения очутился нервный — редкий случай! — Женя.

— Вы тут потомков обсуждаете? — заметил он. — Присоединяюсь к вашей беседе.

— Чего натворили твои? — поинтересовался Степа.

— Мои коллективно доросли до терзаний об иллюзорности существования и теперь хотят жить в настоящем большом мире.

— И что? Отправь их туда на пару месяцев, враз поумнеют.

— Они мне точно так же и сказали, — убито подтвердил Женя. — Я в процессе размышлений на тему «Как мы можем и должны помочь им в обустройстве за пределами утопии».

— Я могу прочитать курс лекций по созданию себе дополнительных личностей, — предложил Костя. — А еще, наверно, познакомить с Алексеем. Я его, правда, лет десять не видел, но это поправимо.

— Штука в том, — вздохнул Женя, — что они требуют полной самостоятельности.

— Ну и флаг им в руки! Подкинь им образцы разных документов и считай свою миссию выполненной. Если в тебе играет отцовское стремление их опекать и контролировать, пусть оттуда обогащают нашу ноосферу. Технически это вполне реально, хотя я и не знаю, как оно осуществляется.

Время в новом мире течет не по–человечески, а передача мыслей на расстояние превратилась в скучную данность, поэтому уже через две Степины и Костины субъективные секунды в воздухе носились впечатления детей, попавших в огромную новую страну, где можно гулять одним и все трогать. И теперь все желающие вместо ток–шоу смотрели, как отпрыски Жени и Юли играют с реалиями земной жизни — школами, лингвистикой, спортивными секциями, языками программирования и компьютерами с социальными сетями. Им хотелось освоить все то, в чем боги от науки в принципе не нуждались, поэтому они каждодневно отбирали хлеб у нашего засилья ленивых гениев, вполсилы промышлявших интеллектуальным трудом. Параллельные вселенные множились, но никто этого, кажется, не замечал.

То, что неугомонные дети в конце концов повстречали Галину Александровну, было случайностью.

Глава 4

Если квинтет «Евгеньевичи и Евгеньевны» вышел в большой мир то ли от скуки, то ли ради «настоящей» жизни, то Галина Александровна осела там, когда поняла, что система образования в дивном новом мире в учителях не очень нуждается, тогда как обычным людям все еще нужно нести свет.

В скольких школах и университетах она успевала преподавать, будут высчитывать ее личные историки, петляя по временным линиям, которые она с каждым субъективным годом все больше запутывает и все тщательнее архивирует, чтобы не обделить вниманием лишний десяток умных голов. Что станет с историей при наличии двух миров и нескольких миллионов суперменов, которых нельзя не описать, но невозможно отследить, — это будут решать те, кто озаботится этой древней наукой и решит сделать ее по–настоящему объективной и всеобъемлющей. Тогда, наверно, придется включить в нее и литературу, потому что все романы и новеллы, будь то фантастика или соцреализм, есть не что иное как отражение той или иной параллельной вселенной. Пока что боги от науки историей не интересуются, слишком уж самые сознательные из них заняты спасением рода человеческого.