Уильям Моррис - Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия Страница 43

последнее изо рта их общей матери - английской нации в пользу кучки жадных и подкупленных агитаторов и обманутых ими глупцов! С другой стороны, социалистические газеты (из которых только три, представлявшие несколько различные направления, издавались в Лондоне) появились перегруженными до отказа самым разнообразным материалом. Их расхватывали самые широкие слои населения, ожидая, как и правительство, найти в них "манифест". Но там не было ни одного слова, касавшегося великих событий. Казалось, редакторы откопали в своих ящиках статьи, которые были бы уместны лет сорок тому назад как "просветительный материал". Большинство их представляло собой великолепное и общепонятное изложение доктрины и практики социализма, изложение, свободное от торопливости, злословия и резких слов. С этих страниц как бы повеяло свежестью майского дня среди забот и угроз переживаемого момента. Люди знающие понимали, что этот ход в игре означал вызов и объявление непримиримой вражды к тогдашним правителям. Хотя это было единственной целью выпуска "мятежниками" этих статей, все же они сыграли свою роль и как статьи "просветительные". В то же время "просвещение" иного рода оказывало сильное влияние на граждан и, надо думать, немного проясняло им голову.

Что касается правительства, то оно пребывало в полной панике от такого "бойкота" (это слово было тогда общепринятым для подобного воздержания от действий). Решения правительства были дики и противоречивы до последней степени: то оно стояло за уступки, подготовляя в то же время новый заговор, то буквально через час выпускало

приказ арестовать все рабочие комитеты. Немногим позже оно готово было приказать расторопному молодому генералу устроить под первым попавшимся предлогом новую бойню. Но, вспомнив, как подавлены были солдаты, участвовавшие в "деле" на Трафальгарской площади, и как их нельзя было заставить стрелять вторично, правительство не решилось на такую меру.

Между тем арестованные, вторично приведенные в суд под сильным солдатским конвоем, были опять оправданы.

Забастовка продолжалась и в этот день. Рабочие комитеты были расширены и оказывали помощь множеству людей. Они широко организовали снабжение продовольственными продуктами, поставив на это дело надежных работников. Многие зажиточные горожане были вынуждены искать продовольственной помощи в Комитетах. Но тут произошла новая неожиданность: появилась шайка вооруженных молодых людей из высших классов и принялась мародерствовать на улицах, хватая съестные припасы и вещи - все, что попадалось под руку в магазинах, которые они заставали открытыми. Шайка действовала на Оксфорд-стрит, тогда одной из главных улиц с множеством разнообразных магазинов. Правительство, которое в данный момент было настроено проявить уступчивость, признало это событие удобным случаем, чтобы показать свою беспристрастность в деле защиты порядка, и приказало задержать шайку голодных молодых богачей, которые, однако, неожиданно оказали полиции яростное сопротивление, благодаря чему все, за исключением троих, успели скрыться.

Правительство не добилось этим выступлением признания своей беспристрастности, как оно ожидало, так как, за отсутствием вечерних газет, слух о стычке хотя и передавали из уст в уста, но в искаженном виде. Об этом эпизоде рассказывали как о смелом выступлении голодающего населения Ист-Энда, и всякий считал естественным со стороны правительства, что оно стремилось подавлять подобные вспышки.

В тот же вечер арестованных комитетчиков посетили в камерах чрезвычайно любезные и полные сочувствия личности, которые разъясняли им, каким самоубийственным путем они идут и как опасны эти крайние пути для народного дела. Один из заключенных рассказывает: "Было очень любопытно, выйдя из тюрьмы, сравнить наши рассказы о том, как правительство пыталось одурачить в тюрьме каждого поодиночке и как мы отвечали на заискивание высокообразованных и утонченных особ, подосланных, чтобы выведать у нас, что удастся. Один из наших только смеялся, другой рассказывал сплошные небылицы, третий угрюмо отмалчивался, четвертый обругал вежливого шпиона и посоветовал ему попридержать язык. Вот и все, чего они добились".

Так прошел второй день забастовки. Было ясно, что третий день приведет к кризису, потому что всеобщее смятение и плохо скрытая паника были невыносимы. Правящие классы и обыватели из средних классов, далекие от политики, которые являлись их опорой, остались как овцы без пастуха и решительно не знали, что им делать.

Одно все же казалось им необходимым: побудить "мятежников" к какому-нибудь действию. Итак, на следующее утро, третье утро забастовки, когда члены Комитета общественного спасения опять предстали перед судом, с ними обошлись с необыкновенной почтительностью, как с полномочными особами, посланниками, а не как с арестантами. Одним словом, судья получил соответствующую инструкцию. Поэтому ему ничего не оставалось, как произнести длинную и глупую речь, какую мог бы написать Диккенс в качестве сатиры. Арестованные были отпущены и отправились в свой штаб, где сейчас же началось заседание Комитета.

Да и пора было. В этот третий день массы охватило сильное волнение. Конечно, было очень много рабочих, не состоявших ни в каких организациях. Это были люди, привыкшие поступать, как им приказывал хозяин, или, вернее, принуждаемые к повиновению всем строем жизни с хозяевами во главе. Теперь этот строй рушился, и гнет хозяев упал с плеч этих несчастных. Казалось бы, ими теперь будут управлять лишь животные инстинкты и необузданные страсти, что могло привести ко всеобщей катастрофе. Несомненно, так бы и случилось, если бы широкие массы не были увлечены идеями социализма и не общались с убежденными социалистами, состоявшими в рабочих организациях.

Если бы нечто подобное разыгралось раньше, когда на работодателей смотрели как на естественных правителей народа и даже самый бедный и невежественный человек искал в них поддержки, подчиняясь в то же время грубой эксплуатации, последовало бы полное разрушение общества. Но долгий ряд лет, в течение которых рабочие научились презирать своих повелителей, положил конец их моральной зависимости, и они начали верить (как оказалось, это было кое-когда не безопасно) нелегальным руководителям, выдвинутым ходом событий. Правда, большинство из них были лишь номинальными вождями, но их имена оказали свое действие как сдерживающее начало.

Впечатление, произведенное известием об освобождении Комитета, дало правительству передышку, так как было встречено с большой радостью не только рабочими, но даже зажиточными классами. Они увидели в этом отсрочку всеобщего крушения, которого многие опасались, сваливая всю вину на слабость правительства. В этот момент они были, пожалуй, правы.