Рэй Брэдбери - Ночная погоня Страница 43

Решение проблемы оказалось под силу лишь самому мудрому из мыслителей, Кларолю III. Следуя полету своей мысли, такой же блестящей и безответственной, как мысль Грипфайлера, Клароль переориентировал Чудо-Мельницы, и теперь они перемещали хлам не только во времени, но и в пространстве.

Никто не спрашивал Клароля, куда все девается. Проблема была решена, а остальное уже никого не интересовало.

В тридцати миллионах световых лет от Земли, на захолустной планетке Омикрон, последняя еще остававшаяся в живых пара из великого племени чешуйчатых длиннофипов волочила свои восемьдесят совсем ослабевших ног по усыпанной костями гранитно-базальтовой равнине. Их ожидала смерть, так как они доели последние глыбы металлоносной руды, которые им удалось найти среди камней.

Лишь слабый дымок вырывался из черной пасти огромного самца. Но вдруг что-то блеснуло в воздухе перед полузакрытыми глазами терявшей последние силы самки. Снова что-то блеснуло, но на этот раз она поймала блестку своим верхним щупальцем. Блестка была крошечной, но хрустнула на зубах совсем как металл. За ней посыпались новые. Полуживой самец почувствовал, что подруга толкает его в бок. Одним из своих пяти глаз он взглянул вверх и увидел: с неба падает манна.

Когда четыре желтые луны снова взошли над Омикроном, двое длиннофипов блаженно рылись в огромной куче консервных банок из нержавеющего дюраметалла и других металлических предметов, бесконечным потоком падавших из стратосферы. Из топок под пищеварительными котлами длиннофипов доносилось веселое гудение и потрескивание, и когда самец поднимал свою огромную верхнюю челюсть, длинный язык белого пламени расплавлял эмаль на громоздившихся перед ним старых автомобилях.

А около родителей неуклюже резвились два детеныша, с аппетитом уплетавшие абсобритвы, которые падали на равнину как лепестки металлического цветка.

И ни один из четверых не остановился и не спросил себя: «Откуда взялся спасительный корм?»

Им было все равно — они ели, и этого с них было довольно.

Роберт Силверберг

Тру-ру-ру

День, когда Элу Мейсону, специалисту по гидропонике, пришла в голову эта идея, начался на Третьей Лунной Базе как обычно: сонные, с покрасневшими от недосыпания глазами ученые и инженеры сползались к завтраку.

Первый прием пищи ни у кого не вызывал приятных эмоций. Персонал Третьей Лунной состоял исключительно из мужской половины человечества. В отсутствие женщин, без строгих ограничений рабочего дня, ничто не отвлекало от научных споров, зачастую затягивающихся за «полночь», до двух, а то трех часов утра по местному времени.

Но в половине восьмого по тому же времени раздавался неумолимый звонок, зовущий к завтраку. Повара строго следовали распорядку дня. И те, кто не хотел работать на пустой желудок, являлись в столовую после пяти и даже трех часов сна, с налитыми кровью глазами и больной головой.

За завтраком разговор не клеился. Ученые коротко здоровались друг с другом, просили передать соль или сахар да жаловались на качество пищи.

Прошлой ночью Эл Мейсон лег спать после трех, увлекшись беседой с заезжим астрономом с Первой Лунной. И четырех с небольшим часов сна явно не хватило, чтобы прийти в себя. Но идея уже проклюнулась и пошла в рост, продираясь сквозь туман недосыпания.

— Порошковое молоко, — бурчал Мейсон. — Каждое утро порошковое молоко! Да любой уважающий себя теленок отказался бы от второго глотка этой гадости. — Он налил полный стакан и, скривившись, отпил белой жидкости.

— Если б ты пил по утрам кофе, — не без ехидства заметил биохимик Моури Робертс, — то давно перестал бы жаловаться.

— Я люблю молоко, — возразил Мейсон. — И не хочу пить кофе.

— Затянувшееся детство, — прокомментировал Сэм Брюстер, программист. — Поэтому его все еще тянет на молоко.

Подобное заявление могло вызвать разве что смех, учитывая рост и массу Мейсона, шесть футов три дюйма и двести фунтов на Земле соответственно. Мейсон действительно хмыкнул.

— Давай, давай, упражняйся в психоанализе, если тебе этого хочется. Но я все равно люблю молоко, настоящее молоко, а не этот эрзац!

Кувшин переходил из рук в руки. Одни добавляли молоко в овсяную кашу, другие в кофе. Но никто не отрицал, что порошковое молоко порядком всем надоело. Как, впрочем, и остальные сублимированные продукты, «овощные» котлеты, пирожки с «мясом» и тому подобное. Но другого и не предвиделось. Космические перевозки стоили недешево, и предпочтение отдавалось приборам и инструментам, а не натуральным бифштексам. Сублимированные продукты по вкусу, возможно, и уступали обычным, но содержали то же количество калорий, занимая при этом в десять раз меньше места в трюмах прилетающих с Земли кораблей.

Эл Мейсон наклонился вперед, лениво размышляя о том, как приятно есть настоящую пищу круглый год, а не только на рождество. Натуральные продукты. Молоко и мясо.

Мейсон допил молоко и вздрогнул, так как идея выскользнула наконец из глубин подсознания и обрела реальную форму. Мейсон рассмеялся. Несомненно, абсурдная идея, но весьма привлекательная.

Он осторожно взглянул на другой стол, где завтракало начальство. Командор Хендерсон уписывал омлет из яичного порошка, одновременно проглядывая бюллетень новостей, полученный ночью из Вашингтона. Но все знали, что командор обладает идеальным слухом. Напряженный бюджет Третьей Лунной не оставлял места для незапланированных исследований, и Мейсон не без оснований опасался, что командор может пресечь его проект в самом зародыше.

— У меня идея, — Мейсон понизил голос до шепота. — Насчет порошкового молока и всего остального.

— Интересно, — откликнулся Моури. — Поделись.

— Не сейчас, — ответил Мейсон. — А то командор сразу придушит ее. Поговорим вечером. Кажется, есть возможность поразвлечься.

Весь день Мейсон не произнес ни слова, но идея зрела и набиралась сил. Он трудился в теплице, ухаживая за грядками. Какой бы блестящей ни была идея, гидропоника, как, разумеется, и любая работа, имела неоспоримый приоритет, и Мейсон это прекрасно понимал.

В 1995 году на поверхности Луны высилось восемь рукотворных куполов. Три базы построили американцы, три — русские, по одной Китай и Индия. Хотя холодная война давно уступила место разрядке и все поняли, что лучше жить в мире, чем под постоянной угрозой взаимного уничтожения, научное соперничество оставалось достаточно острым. И чтобы не отстать, ученым приходилось трудиться с предельным напряжением.