Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря (сборник) Страница 43

«А как же нам добраться?»

«Чтобы дойти до Большой лиственницы – надо духу в осиянности быть. Это не каждому дано. – Старики переминались, покряхтывали. – Вот осиянности у нас никак не наблюдается. Спалить бы то дерево. Применить высшую меру социальной защиты».

Уговорили. Ушли в тайгу: Кум – проводником, с ним Антон и Харитон.

Взяли с собою пиропатроны. Не пилой же двуручной бороться с загадочным деревом. Решили, рванем от души, напугаем Болотную, лесных разгоним. Если когда-то, говорят, зеки сюда доходили, то и мы дойдем. Пройденный путь Антон отмечал вешками. Дарвинисту это не нравилось. Топал большой ступней. «Только дорогу подсказываешь Болотной».

Ушли и нет никого.

И целых девять дней не было.

Потом из утреннего тумана вышел оборванный Харитон.

Молча оттолкнул лодку от берега, погреб к сонному теплоходу. Еще из лодки стал орать: «Снимайтесь с якоря!» – «А хозяин где?» – спросили с борта. «Теперь я хозяин! Снимайтесь! Нет Антона!» Так поняли, что Харитон только и остался в живых.

Но неделю спустя (теплоход ушел), прихрамывая, выбрался из тайги Кум.

«Где Антон?» – кинулись к нему. А он поморщил огромный лоб, переступил короткими ногами со ступни на ступню:

«Болотная бабка утопила».

«И Харитона утопила?»

«И его».

Не поверили: «Зачем врешь? Уплыл Харитон! Сами видели!»

«Ну, значит, его не утопила, – мрачно согласился Кум. – Вернется».

И оказался прав. Потеряв партнера, Харитон стал приплывать каждый год.

Но теперь он приплывал уже как брат Харитон. Евелина с печалью («Аха»), а Евсеич с гордостью посматривали на Святого. А он вдруг начал бледнеть. Шептал невнятно: «Отцы ваши ели сахар, а зубы у вас сыплются».

Предупреждая меня, Евелина прижала пальчик к губам.

Длинные руки Святого пришли в движение. «Отцы ваши ели сахар…»

Сбив со стола рюмку («Аха»), брат Харитон как во сне («…а зубы у вас…») потянулся к замершей Евелине. Пробежал пальцами по длинному ряду перламутровых пуговичек («…сыплются…»), как по пуговичкам гармоники. А Евелина не отпрянула. Опустила веки, вся подалась навстречу. Перламутровые пуговички покатились по ковру, из распахнувшегося шелка выкатились смуглые груди – в жадные ладони совсем ослепшего брата Харитона. «Левую ногу тебе прострелят…» Глаза у него выцвели, казались слепыми. «Пулей?» – закатила такие же сумасшедшие глаза Евелина. «Пулей… Терпи… Хромоножкой станешь…»

Глава IV. Фиалка для Кума

Легкий туман поплыл над протокой.

Какой-то человек присел рядом со мной на бревнышке.

Спросил: «Ты чей?»

«Я с теплохода».

«А я врач. Справки-то всем нужны».

«Какие справки?»

«Подтверждающие».

«Что подтверждающие?»

Он негромко пояснил: «Испуг».

И увидел, что я все равно не понимаю.

«Ну, охотник прицелится в белку, а лесная дева вдруг как выскочит, как ухнет. Обязательно обделаешься с испугу. В другой раз уснешь у костерка, а Болотная бабка на тебя мокрой травы навалит, ряски. Недавно татарин на мельнице видел лесную. Голышом, мохнатая. Выскочил в деревню почернелый, волосы над головой как зонтик. У лесной, говорит, морда тарелкой. Медная. И волосы по часовой стрелке завернуты. Когтями по паркету тук-тук».

«Какой же паркет на мельнице?»

«Ну, это я так, к слову, – признался врач. – Но такую вот пусти на паркет, она точно стучала бы. Я в справках честно и прямо пишу: «Освобожден от всех видов работ. Даже от подконвойных. Основание: болезненные последствия встречи с Болотной бабкой».

«И Антону давали такую?»

«Ну, вон ты кого вспомнил… Нет, Антону я ничего не давал… Я человек тихий, выращиваю свиней, как все. Выделяться не хочу, свиньи у меня чистенькие. Звери, они сами по себе бедные. У них никаких вещей нет».

Теперь врач из интереса таскал меня по домам. Правда, местные люди от моих вопросов отнекивались, а об исчезновении Антона вообще отказывались говорить. Вот, мол, пропал и пропал человек, чего теперь? Тайга знает, кто ей нужен.

Побывали мы и у татарина.

Жену звали Наиля, имя мужа не расслышал.

Наиля жарила яичницу, переступала большими босыми ступнями по некрашеному полу. В чугунной сковороде шипело, взрывалось сало. Со стен присматривались лаковые небритые родственники. Эти милые окровавленные рожи на фотографиях. На уровне дриопитеков, только что сочинивших каменный топор.

Татарин скоро привык к нам, похвастался:

– Прошлой зимой умер у нас дед Филипп. Видишь?

Выставил ногу с огромной, ну прямо нечеловеческой ступней.

– Вот ты все расспрашиваешь про этого Антона. А у него нога была самая обычная, и сам он был человек обычный. А вот у деда Филиппа нога была даже больше моей. Чуешь? Сказался фактор, – умно ввернул татарин особенное слово. – А вот руки у деда были короткие, – огорченно выставил перед собой крепкие руки. – Даже короче, чем у меня. Я, конечно, молодой, чтобы давать какие-нибудь полезные советы по здоровью, но дед Филипп нам прямо говорил: при таких-то ступнях зачем длинные руки?

– Сука… – мотнула головой Наиля.

Я спросил, а страдает ли чем-то таким Кум?

Татарин сразу покосился на жену. Ясный хрен, страдает. Чего не страдать? На нем тот же фактор сказался. Только Кума они тут видят редко.

– Наверное, брата Харитона боится?

– В самую точку, – кивнул врач.

Татарин при этом отвел глаза, а Наиля отчетливо щелкнула челюстью.

Не люди, а углы какие-то, неодобрительно подумал я. Не хотели они говорить об Антоне, не хотели говорить о Святом. Не хотели даже о лесных говорить. Зато татарин плеснул нам в стаканы. Волной запаха сбило в полете муху, рожи небритых родственников на стенах оживились. Я так понял, что в деревне Кума не любят. Он дарвинист, он любит цыганские песни. Поты лыты мяты пады. Настоящий мичуринец. Жить ему дают, но без любви. Понятно, лоб у Кума высокий, не сразу поймешь, что творится за таким лбом, но при надлежащем руководстве Кум умел разбираться в текущей обстановке, хорошо увязывал увиденное с линией партии. А как иначе? С шестнадцати лет служба отечеству. Преодолел путь от вольняшки-разнорабочего до старшего конвоира.

– Сука…

– Даже бабу имел из Питера.

– Суку… – Наиля бросила на стол тарелки.

В правах потребителя ленинградская баба не сильно разбиралась, да и была поражена в правах. Под кличкой Фиалка обслуживала конвой. Тело как у физкультурницы. Перед самым ее появлением в лагпункте ушел от Кума старый кот с отрубленным ухом, может, почувствовал беду, хотел отвести ее от хозяина. А Кум не понял. В тот день он стрельнул сразу трех беглых врагов народа («ЧК всегда начеку!») и получил на руки шестьсот сорок пять рублей. Майор Заур-Дагир всю сволоту к вечеру загнал в бараки. Фиалке подарили лаковые туфли, взятые из вещей одной (суки) лишенки, полностью пораженной в правах. За деревянным столом сели восемнадцать человек охраны – все в отглаженных, перетянутых портупеями гимнастерках, с ромбами в малиновых петлицах, с орденами, с почетными знаками. От души радовались успеху товарища. Только к вечеру спохватились – нет Фиалки!