Яцек Дукай - Лёд Страница 44

— Это словно волна, расходящаяся от места возмущения, — сказал доктор Конешин. — Алексей Федорович, как я понял, спасовал?

— Ну… наверное, да. Так.

— Господин капитан.

— Десять.

— И я.

— Я тоже.

— Пажалста.

— Так вот, как я рассуждаю. — Доктор откинулся на спинку стула, выпустил дым, задумчиво дернул себя за левый бакенбард. — Если бросить камень в пруд, по воде пойдут круги. Но ведь эпицентры есть разные, вода, не вода; могло случиться возмущение, которое никогда ранее в нашем присутствии не случалось. Как мы узнаем? А никак не узнаем. Явление, случившееся раз сто — это закон природы, явление, случившееся один раз — это чудо. И вот так оно и расходится, как круги по воде…

— Люты, Лёд?

— Да.

— Но все дело в том, господин доктор, что здесь все гораздо сложнее простой арифметики волн. Нам не известны законы, которые данным явлением управляют, да и откуда нам их знать? — Я-оно коснулось языком нёба, подыскивая слова, наиболее близкие мысли. — Но вот, скажем, человек в первый раз становится на берегу моря, в первый раз видит морские валы… И точно так же, как незнание законов, управляющих поведением жидкости, не сделает в наших глазах из волн — независимых, разумных существ, точно так же, незнание физики Льда не сделает их из Лютов. Господин Фессар?

— Да. Десять и двадцать, продолжаю. Господин капитан?

— Нет, спасибо.

— А что скажет наш граф?

На столе лежало уже около двухсот рублей. Конешин и Фессар остались в игре, они не продавали почти что ничего — доктор сбросил одну черную семерку; шли на холодных картах. Или же серьезно блефовали. Так или иначе, их не достать: я-оно уже успело сегодня продуть больше восьмидесяти рублей, в бумажнике оставались неполные две сотни, остаток от министерской тысячи. В кредит скомпрометированному мошеннику, понятно, никто тут не даст. Даже если пойти на все, турок всегда может перебить. И проверить. А на руке сплошной огонь. Разве не идеальный это способ спустить все до последней копейки?

Так что понятно, что следует сделать: имеется намерение, мысль и воля бросить карты и выйти из игры.

Но вместо этого:

— Повышаю.

Я-оно выложило все банкноты из бумажника. При этом даже сердце сильнее не забилось.

Все присматривались с интересом. Чушин попросил еще один бокал шампанского. Капитан Привеженский с иронической усмешкой выбивал трубку, господин Фессар жевал свою сигару. За спинами играющих и с другой стороны биллиардного стола приостановилось несколько человек, которых приманил вид выложенной наличности. Заглянула даже какая-то женщина из салона, что было слышно по шелесту платья. Я-оно держало глаза на уровне карт.

— Таак, — вздохнул Юнал, отсчитывая и бросая на сукно сорок рублей, затем еще сорок. — Должен признать, но я нахожу аналогию доктора весьма увлекательной. Но почему бы не пойти дальше? Может быть, жизнь вообще, может быть, мы — растения, животные, люди — тоже представляем собой всего лишь такие вот «более сложные волны», расходящиеся от момента, от места Первого удара? А? Каким образом отличить? Доктор?

Доктор Конешин посчитал взглядом выложенные ставки, поправил на носу пенсне, выдул губы.

— Простите, господа, я погляжу со стороны.

— Гаспадин Ерославский?

— Вы сами не верите в то, что говорите. — Я-оно выпрямилось на стуле, уложило запястья на отполированный край стола. — Вам кажется слишком абсурдным, чтобы честно над этим поразмыслить. Вы рассуждаете так: «Уж я, наверняка, не являюсь какой-то там волной». Вы считаете, будто бы существуете каким-то иным, более независимым образом. Вы считаете, что раз мыслите, то уже и существуете. Вы ошибаетесь.

— О! — Турок наклонился над столом, наконец-то разбуженный и заинтригованный. — Выходит, мы вам снимся, так? Я прав, молодой человек?

— Ничего подобного. Я тоже не существую. Сорок и мои сорок.

У Юнала загорелись глаза. Кончиками пальцев левой руки он ласково погладил кожу, натянутую круглым черепом.

— Вы не существуете! Вы говорите мне, что не существуете. Кто же мне говорит это?

Я-оно отмахнулось папиросой.

— Язык. Тоже мне аргумент. Вот я назову эти солнечные лучи каким-нибудь эффектным именем и стану утверждать, будто существует некий ангел света — иначе, кто бы нас тут согревал?

— Ага, то есть, дело не в том, что вас вообще нет, но…

— Именно так, как сказал доктор. Мы существуем настолько, насколько существуют люты, насколько существует цветок инея на оконном стекле. Временное возмущение материи, в форме которого как раз и содержится способность к мышлению. — Я-оно начертило в воздухе синусоидальную кривую.

— Временное?

— Временное, то есть, относящееся только к настоящему — той бесконечно тонкой линии, по которой несуществующее граничит с несуществующим. Я не могу этого доказать, но уверен, что в категориях истины и лжи можно говорить лишь о том, что замерзает в Настоящее. А вариантов прошлого и будущего существует множество, в одинаковой степени правдивых-неправдивых. Это естественное состояние. Зато люты…

— Да?

— Они замораживают все, к чему не прикоснутся. Разве не таковы легенды про Царство Льда? «Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх того, то от лукавого»[61]. Вы играете или нет, сколько мне ждать?

Господин Фессар сложил руки на груди.

— Пас.

— Пас?! — подскочил Чушин. — Да ради Бога, что вы делаете…?

— Пас.

Изумление было слишком большим, оно заморозило лицо и гортань, никакая эмоция не вышла наружу. Играло — играло — играло — и выиграло.

Я-оно сгребло с зеленой глади стола кипу банкнот. Собравшиеся вокруг стола зрители обменивались громкими замечаниями. Я-оно тасовало карты, что были на руках. В дверях курительной встал главный стюард и объявил, что обед подан. Экспресс притормаживал, подъезжая к какой-то станции, за окнами мелькали подъездные пути, склады пиломатериалов. Чушин встал, потянулся; доктор Конешин последовал его примеру.

Я-оно сунуло деньги в записную книжку, затушило окурок, допило остатки холодного чая, сплюнуло в плевательницу.

Он не ушел, все так же стоял под стеной, с другой стороны вагона; я-оно видело его, не поднимая глаз — беспокойный танец теней вокруг высокого силуэта. В какой момент начал он присматриваться к игре?

Хотелось пропустить его в проходе, но он поднял руку в белой перчатке и слегка поклонился.