Курт Воннегут - Галапагосы Страница 44

Следуя логике лабиринта, образованного руинами, автобус продвигался от эпицентра взрыва, аэропорта, в направлении пристани. Дорога, ведущая через топи от городской черты к причалам в углубленной части дельты, была, по существу, почти не повреждена: слишком мало препятствий стояло там на пути ударной волны.

*Зигфрид фон Кляйст вел автобус в сторону пристани потому, что то был путь наименьшего сопротивления. Куда они направляются, мог видеть только он. Остальные все еще лежали, сбившись, на полу в проходе. Мэри Хепберн оттащила бесчувственного *Джеймса Уэйта от малюток из племени канка-боно – и теперь он лежал на спине, вытянувшись во весь рост, а голова его покоилась вместо подушки на коленях Мэри. Большие мозги в головках девочек отключились полностью ввиду отсутствия у них хотя бы малейшего представления, что же такое происходит вокруг. Хисако Хирогуши, Селена Макинтош и Казах были подобным же образом отключены от происходящего.

И все они поголовно оглохли, поскольку ударная волна повредила устройство их внутреннего уха – тончайшие из косточек, которые имелись в их телах. И полностью восстановить слух никому из них было не суждено. Первые поселенцы на Санта Росалии – за исключением капитана – все оказались глуховаты, так что добрая половина разговоров, на каком бы языке они ни беседовали, сводилась к «Что?», «Говори погромче!» – и так далее.

Это отклонение, к счастью, не передавалось по наследству.

Подобно Эндрю Макинтошу и Зенджи Хирогуши, им никогда не суждено было узнать, что же их оглушило, – если только они не получили ответ в конце голубого туннеля, ведущего в загробную жизнь. Они примут на веру теорию капитана, будто произошедший взрыв и другой, которому еще предстояло произойти, суть следствие падения раскаленных добела валунов из космоса, – но не до конца, поскольку капитан не раз бывал уличен в глупейших заблуждениях.

Полуоглушенный младший брат капитана, начиная вновь слышать сквозь звон в ушах, затормозил на причале, возле «Bahia de Darwin». Он не ожидал обрести на судне надежное укрытие и не удивился, обнаружив его погруженным во мрак и, очевидно, безлюдным, с выбитыми стеклами, без шлюпок и с едва привязанным к причалу единственным кормовым тросом. Нос корабля был развернут от причала, и трап полоскался в воде.

Судно, разумеется, было разграблено, как и отель. Причал усеивали оберточная бумага, картонки и прочий мусор, оставленный мародерами.

Зигфрид не ожидал встретить здесь брата. Он знал, что капитан вылетел из Нью-Йорка, но вовсе не был уверен, что тот добрался до Гуаякиля. Если же он все-таки находился где-то в Гуаякиле, то, скорее всего, был теперь мертв, ранен или, во всяком случае, не в состоянии кому-либо помочь. Да и вряд ли кто в Гуаякиле в тот исторический момент способен был помочь другому.

Ибо сказано «Мандараксом»:

Помоги себе сам – и Небеса помогут тебе.

Самое большее, на что надеялся Зигфрид, – это найти спокойный привал среди всего этого хаоса. И в этом он не обманулся. Во всей округе, похоже, не было ни одного человека, кроме них.

Он выбрался из автобуса – чтобы попытаться унять нервную пляску, вызванную хореей Хантигтона, с помощью упражнений – прыжков, отжиманий, наклонов и так далее.

В небе поднималась луна.

И тут он заметил человеческую фигуру, поднявшуюся на ноги на палубе «Bahia de Darwin», там, где находился солярий. Это был его брат, но лица капитана в потемках не было видно, и Зигфрид не узнал его.

До *3игфрида доходили разговоры о том, будто на корабле водятся привидения, и он решил, что его глазам предстал один из таких призраков. То есть я. Он решил, будто лицезреет Леона Траута.

36

Капитан же, напротив, узнал брата и крикнул ему с палубы то, что, может быть, поддавшись искушению, крикнул бы и я, будь я материализовавшимся на его месте духом. А прокричал он следующее: «Добро пожаловать на „Естествоиспытательский круиз века“!»

Все еще сжимая в руке бутылку, хотя та уже опустела, капитан спустился на нижнюю палубу и прошел на корму, так что оказался с братом почти на одном уровне. *3игфрид, ввиду своей нынешней глухоты, подошел как можно ближе к краю причала, чтобы только не упасть в разделявший их неширокий провал, через который мостом протянулась белая пуповина троса.

– Я оглох! – громко произнес *3игфрид. – Ты тоже?

– Нет, – отозвался капитан. Он в момент взрыва находился дальше от эпицентра, чем брат. Однако у него шла носом кровь, к чему он решил относиться с юмором. Нос он расквасил о палубу, в солярии, где его застигла взрывная волна. Под действием коньяка его чувство юмора развилось до такой степени, когда все вокруг представляется смешным до колик. Упражнения, которыми *3игфрид занимался на причале, он принял за потешную пародию на танцевальную болезнь их отца, унаследованную ими от него.

– Мне понравилось, как ты копировал отца! – хихикнул он. Вся беседа велась по-немецки – на языке их детства, первом, который они узнали.

– Ади! – отвечал *3игфрид. – Это не смешно!

– Все ужасно смешно, – возразил капитан.

– У тебя есть какие-нибудь лекарства? Какая-нибудь еда? Кровати у тебя там еще остались? – спросил *3игфрид.

Капитан откликнулся цитатой, которая была прекрасно известна «Мандараксу»:

Я много задолжал; у меня нет ничего. Остальное я отдаю бедным.

– Ты пьян! – крикнул *3игфрид.

– А почему бы мне не быть пьяным? Я ведь всего-навсего клоун, – отозвался капитан; травма, необдуманно нанесенная им с помощью коньяка собственному мозгу, сделала его крайне эгоцентричным, и он нимало не раздумывал о страданиях, которые, вероятно, испытывали люди в темном, полуразрушенном городе, лежавшем в отдалении. – Знаешь, что один из моих собственных матросов сказал мне, когда я попытался отговорить его красть компас, Зигги?

– Нет, – ответил *3игфрид и вновь начал приплясывать.

– «Прочь с дороги, ты, клоун!» – проговорил, давясь, капитан и зашелся хохотом. – Он осмелился сказать такое адмиралу, Зигги! Я бы приказал повесить его на рее, – ик – если бы кто-то не спер, ик… рею – ик. На рассвете – ик – если бы кто-то не спер рассвет.

Люди и по сей день икают. И по-прежнему бывают неспособны справиться с этим. Я часто слышу эту икоту, при которой голосовая щель человека непроизвольно смыкается и дыхание прерывается спазмами, – когда они лежат на просторных белоснежных пляжах или плещутся в голубых лагунах. Если уж на то пошло, то люди нынче икают чаще, чем миллион лет тому назад. Я полагаю, это связано не столько с эволюцией, сколько с тем, что многие из них глотают сырую рыбу, не прожевав ее хорошенько.