Геннадий Прашкевич - Костры миров (сборник) Страница 44

"Сохрани для себя свои молитвы, — смеялся Риал. — Сохрани для себя питье и пищу, пищу твою, что достойна Бога. Ведь любовь твоя буре подобна, двери, пропускающей дождь и ветер, дворцу, в котором гибнут герои!.. Где любовник, — смеялся Риал, — где герой, приятный тебе и в грядущем?.. Птичку пеструю ты полюбила; ты избила ее, ты ей крылья сломала, и живет она в чаще, и кричит: крылья! крылья!.. Полюбила коня, знаменитого в битве, и дала ему бич, удила и шпоры… И отцовский садовник был тебе мил — Ишуланну. На него подняла ты глаза и к нему потянулась: "Мой Ишуланну, исполненный силы, упьемся любовью!" Но едва ты услышала его речи, ты его превратила в крысу, ты велела ему пребывать в доме, не взойдет он на крышу, не опустится в поле… И меня полюбив, ты изменишь тоже мой образ!"

Риал оторвался от Анхелы и с неожиданной грустью повторил уже вслух:

— И меня полюбив, ты изменишь тоже мой образ…

Он ничего не добавил. Но по тому, как часть его подсознания вдруг замкнулась, Анхела поняла: Риал пришел ненадолго, опыт ждет, и Риал сейчас вновь отправится на ту сторону реки. Не поднимая глаз, она спросила: "Это будет сегодня?"

И Риал ответил: "Да".

Не веря, Анхела подняла глаза. "Да" Риала было его прощанием. Неделя? Месяц? Год?.. Сколько бы ни было, это все равно будет разлукой.

— Что это? — спросила Анхела, притрагиваясь к полупрозрачному браслету, охватившему запястье Риала.

— Спрайс, — ответил Риал. — Таймер. Прибор, который начнет светиться, когда до возвращения останутся считанные дни.

И обнял ее.

— Сколько бы времени ни прошло, спрайс засветится. И мы опять встретимся с тобой. Здесь, на берегу.

Риал ушел вечером. И катер пропал во тьме, и небо затопило грозовой тучей, и силуэты далеких зданий засветились бесчисленными огнями, а она все сидела на берегу и ждала грозу. Она чувствовала — гроза будет страшная, не по сезону. И не ошиблась.

Скрюченные гигантские молнии хищно и страшно падали с неба. Ревел ветер. И когда Анхела уже поднялась, прямо на ее глазах три молнии, почти без интервалов, жадно ударили в высокий шпиль башни распределения энергии. Сразу погасли огни в зданиях Института, весь противоположный берег утонул во тьме. Анхела бросилась в холодную воду реки, кляня себя за то, что сидела все эти часы тут, на берегу, продлевая столь короткие минуты своего высокого, своего жгучего счастья.

"Риал! — только о нем думала Анхела, борясь с холодными валами неожиданно взбесившейся реки. — Риал! Его опыт!.."

— Двадцать четвертый век… — негромко повторил Досет, и Анхела не сразу поняла, чем вызвано столь сильное разочарование майора.

Ах, да!.. Майор готовился к чудесам! Следуя примитивной логике, он готов был увидеть в ней кого угодно — пришельца из космоса, разведчицу либертозо, юродивую. Успел поверить во встречу с _н_е_ч_е_л_о_в_е_к_о_м_, а она, Анхела, опустила его на землю, отняла у него им же созданный миф.

Они все еще верят в чудо, подумала Анхела. Это от слабости, от неуверенности, от усталости. Не умея перестраивать самих себя, они тщатся перестроить мир. Они мечутся от Бога до атома, пытаясь доказать самим себе, что _ч_у_д_о_ рано или поздно случится!

— Двадцать четвертый век, — все еще недоумевая, повторил Досет. Четыре века после нашего… Но чем, собственно, вы отличаетесь от меня? Или от туземца?.. У вас что — три сердца? Или совсем нет тени?

— Различия между нами не обязательно должны сводиться к внешности, терпеливо заметила Анхела. — Антонио Аус удочерил меня давно, долго жил со мной рядом, но и он не заметил во мне ничего необычного. Что же касается моего появления в монастыре Святой Анны, то детали его, и то некоторые, были известны лишь матери-настоятельнице. Но она давно умерла.

Майор пришел в себя:

— Хватит!

И посмотрел на часы. Я дам Анхеле минуту, решил он. Если Анхела и сейчас ничего не поймет, я брошу ее на "Лору"! Секундная стрелка, на которую уставился майор, мерно бежала по циферблату — одинокий стайер в замкнутом круге цифр. Когда стрелка дойдет до семи, решил Досет, я кивну Дуайту.

Но стрелка до семи не дошла. Упершись в невидимое препятствие, она замедлила ход, с усилением, выгибаясь, пересекла еще два-три деления, и… Время остановилось!

Наваждение!..

Досет тряхнул головой, ошеломленно уставился на Анхелу.

— Какой у вас вес?

Анхела догадалась:

— Пятьдесят девять.

— Я не дал бы и сорока! [Испанская средневековая инквизиция определяла связь женщины с нечистой силой при помощи специальных весов. Жертву бросали на одну чашу, на другую ставили гири. Если женщина, вместе с помелом, не превышала 49,5 кг, ее признавали ведьмой и отправляли на костер.]

Не обращать внимания на ее фокусы! Бросить ее на "Лору"!

Но в глубине души Досет готов был признать — его переигрывали! А с этой мыслью пришло ощущение, что в "камере разговоров" что-то неуловимо изменилось. Досет не мог понять — что. Но это что-то явственно чувствовалось. Это что-то тревожило и пугало… Он взглянул на Чолло и Дуайта, и, козырнув, не сказав ни слова, они вышли из камеры.

Разве он приказал им уйти?

Майор переборол страх. Деревянным, не слушающимся языком выдавил (ему казалось — с усмешкой):

— Ну, и что вы еще умеете?

Анхела осталась спокойной.

— Прикосновением ладони определить температуру предмета с точностью до сотых долей градуса. Вдохнув запах самого чистого предмета, сказать — с каким веществом он соприкасался. Различать сотню оттенков любого цвета, невооруженным глазом прослеживать фазы Венеры, чувствовать электромагнитные и атмосферные колебания. Смеяться одной стороной лица… — Досет с тупым изумлением увидел, как в уголке ее левого глаза навернулась крупная слеза, печально сползла по щеке, в то время как правая сторона лица весело улыбалась.

Досет покачал головой.

— Вы вправду можете порвать провод на расстоянии?

Что-то щелкнуло…

Досет увидел — провод, намотанный на щиколотку Кайо, упал на пол, свился, как змея. Одновременно сумеречным голубым светом засиял над раковиной грязный кафель. И точно такое же, но более ровное и чистое сияние вспыхнуло над Анхелой. Оно рождалось в прозрачной голубизне браслета, росло, охватывало лицо, волосы, шею Анхелы. И Анхела вся теперь как бы растворялась, меркла в стекленеющем, оплавленном озоновой голубизной воздухе.

Чертовщина!.. Письмо Шмайза прямо на глазах майора расползлось на мелкие клочки, а ключ, массивный стальной ключ от сейфа, которым майор пользовался час назад, круто, градусов под двадцать, был изогнут и, кажется… продолжал изгибаться!