Орсон Кард - Песенный мастер Страница 44

Мальчик приблизился на десяток метров к трону и привстал на колено, склонив голову.

Майкел поднял свою руку, как того требовал ритуал признания. Анссет уже слыхал, как Майкел смеялся над всеми этими ритуалами, когда они оставались одни, но теперь величественность установленных привычек помогала Анссету хранить спокойствие.

— Мой повелитель, — сказал Анссет чистым, подобным колокольному бою голосом, который заполнил все пространство зала и прекратил все шепоты сгрудившихся у стен. — Я Анссет, и я пришел к тебе просить за свою жизнь.

В давние дни Майкел как-то объяснил Анссету, что это был ритуал для правителей сотен миров, и что когда-то он что-то означал. Многие мятежные лорды и солдаты умирали на этом пятачке, когда их повелитель отказывал им в просьбе. И даже Майкел относился очень серьезно к формальной, вроде, просьбе сохранить жизнь. Этот ритуал был одним из множества напоминаний о том, что он распоряжается всеми своими подданными.

— Почему я должен тебя пощадить? — спросил Майкел старческим, но еще властным голосом.

Для любого слышащего это, император оставался примером уравновешенности. Но Анссет прекрасно знал этот голос, и слышал в нем оттенки нетерпения и страха, легкую дрожь тонов.

Ритуал требовал, чтобы Анссет попросту выразил свои просьбы, сделав это выразительно и своеобразно. Но Анссет нарушил все требования, пропев в отчаянии:

— Отец Майкел, ты не должен!

Собравшаяся у стен толпа вновь начала перешептываться. Сам вид Анссета в наручниках, со скованными ногами говорил сам за себя. Но сейчас Певчая Птица к тому же просила смерти…

— Почему это не должен? — вроде бы бесстрастно спросил Майкел (но Анссет знал, что император предупреждает его, говоря: «Не подталкивай меня, не насилуй»).

— Все потому, Повелитель Мой, Майкел Император, потому что со мной что-то сделали, и что-то замкнули в моем сознании, так что ни я, ни кто-либо иной не можем открыть их. Я опасен для тебя, Отец Майкел!

Анссет невольно нарушил формальности своими последними словами, и боль его голоса поразила всех, стоящих в зале.

— Глупости! — ответил Майкел. — Ты считаешь, что действуешь ради моего блага, но ведь ты не знаешь что для меня благо. И не пробуй учить меня тебя опасаться, потому что я не стану. — Он поднял руку. — Я гарантирую оставить тебе жизнь.

И Анссет, несмотря на боль в скованных руках, склонился и поцеловал пол, чтобы выразить собственную благодарность милосердию императора. Так поступали только прощенные предатели.

— Почему ты связан? — спросил Майкел.

— Ради твоей безопасности.

— Развяжите его, — приказал император.

Но тут же с облегчением мальчик отметил, что Капитан приказал двум гвардейцам оставить оружие и только затем послал их развязать ноги и отомкнуть наручники. Когда уже мальчика освободили от пут, он поднялся. Он поднял руки над головой, вознес глаза к высокому своду потолка и пропел свою любовь к Майкелу. Но в песне этой было и предупреждение, хотя в ней не прозвучало определенных слов, и в ней же прозвучало, что в силу мудрости Майкела, ради спасения империи, было бы разумнее отослать его, Анссета, домой.

— Нет! — крикнул Майкел, прервав песню. — Нет! Я никогда не отошлю тебя назад, Сын Мой Анссет! Уж лучше мне принять смерть из твоих рук, чем дар из чьих-то других. Твоя жизнь для меня более ценна, чем моя собственная!

И Майкел раскрыл объятия.

Анссет приблизился к нему и обнял перед троном, а после этого они вместе покинули зал, а вместе с ними рождалась легенда. Через неделю уже вся империя могла знать, что Майкел назвал свою Певчую Птицу «Мой Сын Анссет»; это событие было расписано в каждой газете, и авторы снова и снова повторяли слова императора: «Твоя жизнь для меня более ценна, чем моя собственная».

11

Дверь, ведущая в личную комнату императора, захлопнулась, но Анссет сделал всего лишь пару шагов. Шедший впереди Майкел остановился, но к мальчику не повернулся.

— Никогда больше, — сказал император.

Голос был переполнен эмоциями, зато спина согнулась. Майкел обернулся и поглядел на Анссета, и мальчик был поражен тем, каким старым вдруг сделалось лицо Майкела. Морщины легли глубже, уголки губ резче опустились вниз, в глазах же стояла невообразимая боль. Глаза лежали в запавших глазницах будто драгоценные камни на черном бархате, и Анссету неожиданно пришло в голову, что в один страшный день Майкел может умереть.

— Никогда больше, — сказал Майкел. — Такое никогда уже не сможет повториться. Когда ты молил меня освободить тебя от охранников, правил и распорядков, я сказал: «Для меня, для моих друзей — ты самая прекрасная мелодия. Для моих врагов, которых намного больше моих друзей, ты только орудие. Если тебя похитят еще раз, это может меня прикончить. Ведь я не молод. Я не смогу вынести подобного еще раз.

— Извини.

— Извини. Откуда тебе знать? Выросший в проклятом певческом Доме, не имеющий ни малейшего понятия о жизни, как можешь ты знать, какого рода ненависть ведет животных, что ходят на двух ногах и притворяются разумными? Я про это знаю. Но с тех пор, как ты появился, я поглупел. Ради этих чувств я как бы прожил тысячу, миллион лет, но никогда я не делал столь много ошибок с тех пор, как ты прибыл.

— Так отошли меня назад. Пожалуйста.

Майкел присмотрелся к мальчику.

— Ты что, сам желаешь уехать?

Анссету хотелось соврать ему, сказать «да, я должен уехать, отошли меня домой в Певческий Дом». Но Майкелу он лгать не мог. И потому сказал: «Нет».

— Тогда мы остаемся здесь. Но с нынешней минуты тебя будут охранять. Конечно, мы уже чертовски запоздали, но мы станем следить за тобой, а ты сам позволишь мне и моим людям защищать тебя.

— Да.

— Спой же мне, черт подери! Спой мне! — И Майкел перекатился по полу, держа одиннадцатилетнего мальчика в руках, поближе к камину и держал Анссета в своих объятиях, когда тот начал петь. Это была тихая и короткая песня, но когда она закончилась, Майкел лежал на полу, уставившись в потолок, и по его щекам катились слезы.

— Я не хотел, чтобы песня была такой печальной, ведь я так радовался, — сказал Анссет.

— И я тоже.

Майкел протянул руку и схватил руку мальчика.

— Откуда же мне знать, Анссет, откуда же мне знать, что сейчас, в своем старческом слабоумии я стану делать такие вещи, которых избегал всю свою жизнь? О, я любил так, как будто уже пережил все свои страсти, но когда тебя отобрали, я открыл, Сын мой, что ты мне нужен. — Майкел поменял позу и поглядел на Анссета, который с обожанием смотрел на старика. — Только не надо на меня молиться, мальчик. Я просто старый сукин сын, который убил бы собственную мать, если бы один из моих врагов не сделал того заранее.