Антон Дубинин - Поход семерых Страница 44

С листком в руках он посидел у креста. В душе у него было пусто, как вчера, когда он нагим и потерянным вошел в ледяную реку. Голова слегка кружилась. «Прости, прости меня», — подумал он, а больше ему не нашлось что сказать.

Когда он залезал обратно в палатку, Йосеф, который, оказывается, не спал, шепотом спросил его, что случилось.

— Все хорошо, — так же шепотом ответил Аллен и почувствовал, что говорит вполне искренне. Он завернулся в спальник и вскоре ровно задышал.

Утром Клара не смогла встать. Из палатки ее под руки вывела Мария, посадила в тени. Клара слабо улыбнулась:

— Все нормально. Я просто устала. Посижу немножко — и пройдет…

Она приняла целую пригоршню каких-то таблеток и сидела с закрытыми глазами, привалясь к стволу. Лицо ее приобрело пепельный, сероватый оттенок. Мария смотрела на нее с острой тревогой. Перехватив ее взгляд, Гай потихоньку спросил, что происходит. Та не менее тихо ответила:

— Молись, чтобы только не случилось кровотечения. Может быть коллапс, это очень опасно… Действительно очень. Нас может стать еще меньше. Проклятие, — простонала она, внезапно теряя самообладание, — и ведь на тыщу километров никакого жилья! Проклятая я дура, почему, ну почему я ничего не могу сделать?!

Гай молча отошел, достал свою карту и начал ее пристально изучать.

За завтраком Йосеф, всмотревшись в сероватую бледность Клары и в неподвижный взгляд Аллена, устремленный на могильный крест, неожиданно сказал, устанавливая миску на коленях:

— Помнишь, ты как-то спрашивал, почему я стал священником?.. Я могу рассказать… если всем интересно.

Аллен чуть не подавился рисом. Мария расплескала чай, Марк уставился на Йосефа, как Валаам на свою заговорившую ослицу. Даже безучастная Клара открыла глаза и вздрогнула. Йосеф собрался рассказать о себе.

— Я жил у тетушки, она была старая и одинокая и не могла меня отдать в хорошую платную школу. Так уж сложилось. Вот я и учился в изряднейшей дыре — в благотворительной школе для сирот и многосемейных. Сирот там в самом деле собралось много — и мальчишек, и девочек, школа-то общая. Ну и… большинство детей там были злыми. Не по природе, а от горя и одиночества, конечно; но получилось так, что маленькая «верхушка» — банда такая, скажу откровенно — всю школу терроризировала. Слабых мучили, деньги отбирали, били просто так, для развлечения… Я думаю, вы понимаете, о чем я. Почти в каждой школе есть такие люди — один-два точно найдется, — которым нравится унижать других.

Аллен энергично закивал, вспомнив одно… рыло из параллельного класса, своего главного «врага детства», и шайку его подлых сподвижников. Неужели спокойному, ничем не запятнанному Йосефу, который держался так, будто его воспитывали во дворце — с тихим достоинством, — тоже пришлось пережить нечто подобное?.. Он передернулся, когда в голове всплыли давно вытесненные детские горести — как его втроем зажимали в углу и били по лицу тряпкой… Как в столовой ему плюнули в томатный сок, а потом вылили его на чистую рубашку… И то, как он прятался от врагов в туалете, страстно мечтая о сильном старшем брате, который всем задаст… Старшем брате. Мой милый брат. Брат …

Голос Йосефа пробился сквозь пелену опять накатившегося горя:

— Я никак не мог с этим примириться. Вообще я тогда и не умел примиряться, особенно с тем, что было очевидно несправедливым, и не только из-за себя — да понятно, как это происходит… Мне все время хотелось кого-то защищать — кроме того, многие в самом деле нуждались в защите! В общем, получалось так, что я все время оказывался битым. Я никогда не был ни ловким, ни сильным, но все равно бросался в драку, как только видел, что кого-нибудь обижают. Казался себе таким отважным рыцарем-защитником, а может, и никем не казался — просто дрался, и все. Как-то так получалось, что я и оказывался в итоге виноват, и мне делали замечания и оставляли после уроков… Я тогда, кажется, считал себя очень несчастным. Не от того, что меня часто колотили, а от несправедливости. Каждый раз, идя в драку против многих, я думал: сейчас Господь сделает меня очень сильным, и я покараю этих гадов… И хорошо, что в прошлый раз меня побили, — зато теперь они от меня ничего достойного не ожидают, а я им ка-ак покажу, ведь это же я прав, а они не правы! А потом вечером я лежал в постели и ощупывал синяки и ревел — тихонько, чтоб тетушку не будить… Из-за этих синяков я в теплую погоду носил рубашки с длинными рукавами. Тетушка считала, что я очень стеснительный. Был у нас в классе один такой человек — Эрих Аврелий, предводитель всей этой банды. И ему я очень благодарен. Из-за него я и стал священником.

— Как так? — удивилась Мария, глядя на Йосефа со странным выражением. Кажется, это была смесь восхищения, жалости и… чего-то еще. Если целью Йосефа было отвлечь всех от грустных мыслей, то по крайней мере с Марией ему это полностью удалось. У нее перед глазами так и стоял худенький мальчик в мятой рубашке, с черными, стриженными в кружок волосами. Губы его плотно сомкнуты, взгляд — как у рыцаря перед боем, хотя он и отлично знает, что снова будет побежден…

— Дело в том, что я очень хотел этого Эриха побить. Он мне казался чуть ли не воплощением мирового зла — когда он приближался со своей ухмылочкой к девочке, с которой, как он знал, мы дружили, и вырывал у нее из рук пакет с завтраком, у меня внутри все будто загоралось. Знаете, как я перед сном тогда молился? Просил Бога сделать меня очень сильным, чтобы побить Эриха и всех всегда защищать. Но ничего не происходило, на свои молитвы я не получал ответа…

— А Эрих жил и процветал, — мрачно вставил Марк. Аллен взглянул на него — тот сидел, нахмурившись, наверное, переживая какие-то свои детские воспоминания. Интересно, подумал Аллен, а как прошли его школьные годы — он и в детстве был таким же здоровенным или внезапно вырос потом?..

— Ну да, жил и процветал, и слава Богу, — кивнул Йосеф. — Я благодаря ему очень многому научился. Понял кое-что про силу и про истинную защиту. Дело в том, что мне однажды в жизни было откровение.

— Настоящее откровение? — встрепенулся Аллен. — Ты видение видел, да?

Йосеф улыбнулся.

— Пожалуй, это нельзя так назвать. Мне никогда не было видений в том смысле слова, который ты подразумеваешь. То есть я ничего особенного не видел и не слышал. Просто в сердце вдруг что-то открылось, о чем я до сих пор и не знал, и так со мною говорил Господь. Через мое собственное сердце. Причем то, что Он сказал, было таким простым, что сам бы я до этого никогда не додумался.