Вероника Кузнецова - Дневник штурмана Страница 44

Моя работа по новой теории взлётов идёт полным ходом и стала для меня спасением от тяжёлых переживаний. Я могу ошибаться, но, по-моему, мистер Уэнрайт доволен, что у меня есть полезное занятие, благодаря которому я отвлекаюсь от мыслей о вчерашнем убийстве и которое сулит на всё время стоянки хорошую защиту от скуки и, как следствие, от излишнего и потому губительного любопытства. На его месте я тоже радовалась бы, что штурман изобретает новую теорию, а бортинженер изучает новый вид деятельности. Два человека при деле, а для разнообразия несколько часов они проводят у экранов или списывают показания приборов. Не знаю, чем занят мистер Форстер, но уж командиру не приходится беспокоиться, что он будет совать свой высокомерный нос не в своё дело. Об опасности, грозящей первому штурману, я предупреждала мистера Уэнрайта, и он сам должен решить, как его предостеречь. Я уже не знала, хорошо ли сделала, что сказала только об опасности. Не лучше бы было признаться, что Серафима Андреевна напророчила ему смерть? Тогда командир сумел бы убедить его в необходимости соблюдать самую строжайшую осторожность. Как бы моя скрытность не обернулась для мистера Форстера бедой. А о том, что я разделю участь первого штурмана, можно умолчать, чтобы не взваливать на плечи мистера Уэнрайта новой заботы и не заставлять его жалеть о моём участии в экспедиции. Серафима Андреевна сказала так: "Я вижу два лица рядом. Два мёртвых лица". Означает ли это, что нас убьют вместе и наши мёртвые головы будут лежать рядом (хорошо бы не отделённые от тел), или она увидела нас, будущих мертвецов, в рубке и сказала «рядом», относя это слово к тому моменту, как нас увидела? Мне всё-таки кажется, что она имела в виду два трупа рядом. Может, решительный первый штурман попытается придти мне на помощь и сам получит удар в сердце длинным тонким лезвием?

Чем больше я об этом размышляла, тем сомнительнее казалась мне услуга, которую я хотела оказать мистеру Форстеру, утаивая от всех правду, и я решила подождать благоприятного момента и рассказать командиру о будущем первого штурмана. Они знают друг друга много лет, и кому, как не ему, решать, следует ли оставлять мистера Форстера в неведении или предупредить о необходимости соблюдать особую осторожность.

Благоприятным моментом я сочла наш поход в столовую. Ужинали и завтракали мы вместе с бортинженером, а обедать меня вновь пригласил командир. Я шла по коридору и страдала, не решаясь заговорить об этом ужасном пророчестве, но мистер Уэнрайт сам начал разговор.

— Мисс Павлова, — сказал он, — вас что-то мучает. Это связано со смертью мисс Сергеевой? Может, вы поделитесь со мной своими сомнениями?

Нет, не умел этот механизм говорить располагающе. Его голос звучал привычно ровно, мешая проникнуться смыслом его слов, изобличающих тонкую наблюдательность и даже чуткость. Он был и оставался механизмом, заметившим мою тревогу и сделавшим логический вывод, что я что-то скрываю и это что-то может оказаться полезным для него как командира.

— Сэр, как-то она сказала о будущем мистера Форстера. Я не могла ему передать её слова даже тогда, когда её считали сумасшедшей, а тем более — сейчас. Может, не всё, что она напророчила, сбудется, но его надо предупредить, чтобы он был очень осторожен.

— Что же она сказала, мисс?

— Что он умрёт.

— Какими именно словами это было сказано?

— "Я вижу лицо. Мёртвое лицо". Говоря это, она смотрела прямо на него.

— Когда это было, мисс? В рубке?

— Чуть раньше. А когда мы встретились в коридоре, она сказала мистеру Форстеру больше, чем я могла ему перевести, сэр. Она напрямую напророчила ему смерть.

— Что именно она сказала?

— Сейчас… "Я знаю, что ты мёртвый. От тебя исходит холод. Зачем же ты пытаешься принять облик живого? Не скрывай своё лицо, я тебя всё равно узнала!"

Командир оценивающе присматривался ко мне.

— Хорошо, что вы это рассказали. Я уже предупреждал мистера Форстера об опасности и ещё раз предупрежу. Может, вы ещё что-нибудь скрыли, мисс Павлова?

Я мысленно пробежала глазами список из семнадцати позиций. Четвёртый пункт вновь вызвал во мне очень неприятное чувство недоверия к командиру. Тревожно ждать, когда человек скинет маску и что это сулит. Да и книга с белыми блестящими страницами, над которой склонился кто-то, но не человек, и о которой Серафима Андреевна спрашивала у мистера Уэнрайта, меня пугала.

— Вчера я пыталась вспомнить все её высказывания, но вспомнила лишь одно, сэр.

— Какое?

— "Все преступления рождены на земле, но одни осознанно, а другие — нет". По-русски это звучит более ярко, чем по-английски.

— Может быть, вы не сумели подобрать подходящие слова для перевода, мисс, — в обычной своей бесстрастной манере проговорил механический англичанин. — Как вы сами понимаете её заявление?

— По-моему, это относится к области "зла в себе". Зло, которое мы копим в душе, подготавливает почву для преступления. Она называет это неосознанно подготовленным преступлением. Наверное, здесь надо бояться именно таких преступлений.

— Возможно, мисс, — согласился мистер Уэнрайт. — Больше вы ничего не вспомнили?

— Нет, сэр.

— Не могли бы вы поточнее передать её последние слова?

Я повторила всё, как запомнила.

— "Смерть прикрывается личиной жизни, а жизнь скрывается под маской смерти…" — повторил механизм то, что показалось ему самым значительным или странным.

— А, наверное, убийца, отрезав голову, был весь в крови, — сказала я.

Мистер Уэнрайт быстро взглянул на меня.

— Несомненно.

— Ему понадобилось зайти в каюту и переодеться… или спрятать плащ или что-то в этом роде, если он подготовился к убийству заранее.

Командир кивнул.

— Может, следовало проверить каюты пассажиров в их отсутствие? Теперь уже поздно, а если бы в тот день…

— Это незаконно, мисс, — отозвался механизм. — Я не имею права так поступать.

Лучше бы он поменьше думал о правах, а больше — о поиске убийцы.

Я ждала, что он опять спросит об утаённом мною обращении к нему Сергеевой, но он не спросил, или поверив, что я, и правда, не слышала её слов, или решив, что их смысл подобен пророчеству о смерти мистера Форстера, и я не хочу его пугать. Фактически, я приблизительно это от него и скрывала, потому что его ждала последняя в его жизни очень долгая дорога. Это могло быть поэтическое определение перехода в мир иной, что означало очень близкую смерть, но могло означать и экспедицию на Т-23-7, куда так стремится немец. Если бы Серафима Андреевна не прибавила, что это будет последняя в жизни командира очень долгая дорога, то можно было бы ожидать его благополучного возвращения, но раз было подчёркнуто «последняя», то мистера Уэнрайта, как и нас с мистером Форстером, тоже ждала смерть. Я пишу об этом так спокойно, что меня можно обвинить в чёрствости, но всё дело здесь в чувстве, сходном с чувством обречённости. Как ни пытаюсь я убедить себя в том, что человек — хозяин своей судьбы, а не наоборот, и от меня самой, от моей осторожности зависит, застанут ли меня врасплох и убьют или я сумею избежать опасности, но я постоянно ловлю себя на бессознательной уверенности, что от своей судьбы никуда не убежишь. Серафима Андреевна в это верила твёрдо и с покорностью ждала предначертанного.