Далия Трускиновская - Деревянная грамота Страница 44

Данила пролетел сквозь темные сенцы и распахнул дверь.

Первое, что он увидел, были прислоненные к печке мушкет с бердышом. Парень изумился - да туда ли попал? И сразу же обнаружилась хозяйка мушкета.

Настасья в синем опашне с оловянными пуговицами до пола, со связанными за спиной длинными рукавами, перекинув на грудь косу, сидела на лавке с крестником Феденькой, пристроив его так, чтобы паренек оседлал ей колено. Покачивая малыша, она тихонько напевала ему потешку:

- На дубу свинья да гнездо свила, а овечка пришла да яичко снесла!

Дитя улыбалось и тянулось ручками к ее лицу, норовя ухватить за нос.

Данила так и встал в дверях, окаменев от неожиданности.

Он знал, он чувствовал нутром, что без Настасьи это дело не обойдется. Но видел эту встречу в мыслях своих иной - ему казалось, что Настасья должна влететь в горницу, щуря темные глаза, смеясь своему же соленому словечку, лихая и отчаянная во всем, и в любви, наверно, тоже. Меньше всего он представлял ее себе у младенческой колыбели.

Настасья повернулась. Лучина в светце была как раз между ней и дверью, и она не сразу разглядела вошедшего. Может, даже и вовсе не разглядела - а по тому, как он застыл и онемел, догадалась...

- Куманек?!

- Кумушка?! - тоже, как бы не веря глазам, спросил Данила. И врал ведь в этот миг неимоверно - он ощутил присутствие Настасьи еще взбегая на крыльцо.

Она встала и, как была, с Феденькой на руках, шагнула навстречу.

- Ох, да что это у тебя?..

Данила взял мельницу двумя руками и завертел головой, не понимая, куда бы ее поставить, не на стол же...

- Да кто ж тебе на шею эту ветрушку навязал? - воскликнула Настасья. Небось, с рук сбыл да и перекрестился!

И рассмеялась-таки знакомым своим заливистым смехом.

Данила ощутил, как кровь ударила в щеки.

- Ну, хоть на лавку поставь, - сжалилась Настасья. - То-то Федосьица обрадуется! То совсем безлошадная была, а теперь - мельничиха! Знаешь, как говорится? Не ворует мельник - а люди сами ему приносят.

Данила понял, что еще одно слово - он треснет проклятую мельницу оземь и выскочит из горницы. И таким бешеным взглядом посмотрел на развеселую куму, что и она это поняла. Как всякая девка, несказанно обрадовавшись ярости молодца, Настасья тут же пустилась на иное баловство.

- Да что ж это мы, куманек, как неродные? Давай хоть обнимемся!

Подошла, держа Феденьку на сгибе правой руки, левой забрала мельницу, ловко ее поставила на скамью и встала - глаза в глаза с Данилой.

И тут случилось непонятное. Возможно, Настасья и сама не могла бы объяснить, как вышло, что она, заглядевшись в темные глаза парня, не нашла более ни единого веселого слова, а только молча протянула руку. Этой руке полагалось бы лечь на плечо для короткого объятия, какое и должно произойти между давно не видавшими друг друга кумом и кумой. Но Данила был в шубейке, на которой еще не растаяли снежинки. Рука, словно испугавшись сырости, как-то неуверенно протянулась вверх, выше плеча, и пальцы коснулись щеки, погладили очень осторожно, словно бы пробуя на ощупь - а есть ли она, эта щека, есть ли это неподвижное, неправильное безусое лицо, или только мерещатся...

Данила тоже не понимал, что происходит, и за движения своих рук тоже не отвечал. Наверно, потому они и сделались совершенно деревянные, прямые, как палки. Эти вот несгибаемые руки сами собой поднялись - и тут обнаружилось, что ладони не ложатся на плечи Настасье, а вовсе где-то у нее за спиной. Так близко подошла кумушка к куманьку.

Мгновенное просветление снизошло тут на Данилину душу! Такое, как ночью, в грозу, когда молния вдруг освещает весь мир сразу. Руки снова стали свои, быстрые, сильные, послушные, но не разуму они теперь подчинялись, а чему-то иному. Данила решительно притянул к себе Настасью, изумленную, надо полагать собственной покорностью.

И тут заорал прижатый по оплошности крестник Феденька.

Настасья и Данила друг от друга шарахнулись. Феденька продолжал вопить. Наваждение сгинуло.

Ни в чем Данилу не упрекая, Настасья стала утешать дитятко, ласкать, целовать, тормошить, чтобы утихло и засмеялось. Данила же отступил назад, глядя на них двоих исподлобья. Больше всего на свете он хотел, чтобы кто-нибудь сейчас сюда вдруг заявился, пусть бы и Федосьица. Собственное волнение пугало его куда больше встречи с бывшей зазнобой.

Угомонив Феденьку, Настасья дала ему кусок калача, чтобы мусолил, и посадила в колыбельку, сама же повернулась к Даниле:

- Ну, коли пришел - так добро пожаловать. Раздевайся, садись. А мне Федосьица и не сказывала, что ты навещаешь.

- Я тут с лета не был, - испугавшись, что Настасья сочтет его появление обычным, привычным, и хуже того - с любовной подоплекой, выпалил Данила.

- Что ж ты так?

- Служба.

- Все на Аргамачьих конюшнях?

- На них.

- А сегодня-то зачем пожаловал?

- Дельце есть, - и тут Данила наконец вспомнил о Башмакове, деревянной книжице и загадочных скоморохах, похитивших мертвое тело. - Томила мне надобен.

- Он мне и самой надобен! - по Настасьиному голосу Данила понял, что шустрый скоморох чем-то предводительнице ватаги не угодил. - Когда еще его на Москву посылали! Он тут, сучий сын, какую-то кашу заварил и носу не кажет! Масленица, того гляди, начнется, а его с собаками не сыщешь!

- А посылали зачем?

- А чтобы место нам всем подготовил, с добрыми людьми договорился, если кто хочет у себя на дворе медвежью потеху видеть. Мы же со зверовщиками сговорились, у нас теперь медведи есть.

- А где они? - радостно спросил Данила. Он сколько жил на Москве - ни разу плясового медведя не видывал, а хотелось! Теперь же он мог не только полюбоваться - посмотреть зверю в глаза, а то, может, и по шубе погладить.

- А тут же, на Неглинке. Если ты и впрямь по Томилину душу, то я тебе скажу, где Третьяка найти. Он последний этого страдника видел. Может, хоть вдвоем отыщете!

- И где же Третьяк?

- А вот выйдешь на двор, прямо там дорожка к Феклице. Ты за ее избенку зайди - и через огород. В заборе дыра к соседям, ты туда полезай, тебя кобель облает, и тут на лай непременно кто-то голос подаст, да ты и сам крикни. Скажи - Настасья за Третьяком посылала. И потолкуешь с ним.

Настасья говорила деловито, как будто для нее мгновенное объятие было лишь мысленным наваждением. Данила кивал. И чувствовал, что вот теперь все правильно. Он без лишних слов выполняет тайное поручение. Озорной и Семейка его издали одобряют.

- А тебе-то самой он нужен?

- Да пусть уж заглянет.

Данила вышел на крыльцо и сказал "Ф-ф-у-у-у! .." Потом глубоко вздохнул. Холодный воздух окончательно прояснил мысли и чувства. Кроме того сделалось на душе радостно, хотя поводов вроде и не было. Данила стремительно зашагал по вытоптанной стежке, обогнул угол, Снегу на огороде навалило - выше колена. Данила, высоко задирая ноги, побрел к указанной дыре, обернулся на свои следы и с удивлением отметил, что косолапит почти как Семейка.