Филип Фармер - Одиссея Грина Страница 45

— Я знаю, что вы умеете ходить под парусами, — кивнул Сарвант. — Ведь вы командовали краденым парусником, когда мы бежали из тюрьмы на планете Викса.

— Я хочу сначала посмотреть, сможем ли мы найти работу в порту, а еще лучше — на судне. Потом попробуем выяснить, что случилось со Стеггом и Кальтропом.

— Почему именно на судне? Я знаю вас достаточно хорошо и чувствую, вы что-то задумали.

— Я знаю, что вы не сплетник. Если я подыщу подходящее судно, мы свяжемся с ребятами Ястржембского и двинем в Азию через Европу.

— Рад слышать это, — сказал Сарвант. — А то я уже подумал, что вы умыли руки и бросили парней. Но как их разыскать?

— Вы что, притворяетесь? — засмеялся Черчилль. — Для этого достаточно спросить, где ближайший храм.

— Храм?

— Конечно. Совершенно очевидно, что власти будут присматривать за всеми нами. За нами наладили хвост с того самого момента, как мы вышли из плена.

— Где?

— Не оглядывайтесь. Я покажу вам позже. Пока что идите как ни в чем не бывало.

Они увидели группу людей, стоявших кружком на коленях. Черчилль мог бы обойти их, но остановился и заглянул через плечи.

— Что они делают? — спросил Сарвант.

— Играют на деньги двадцать девятого века.

— Наблюдать азартные игры против моих принципов. Надеюсь, вы не собираетесь присоединиться к ним?

— Именно.

— Не надо, Руд, — попросил Сарвант, взяв Черчилля за руку. — Из этого не выйдет ничего хорошего.

— Отче, я не ваш прихожанин. У них, наверное, есть правила. Это все, что мне нужно.

Черчилль вынул из кармана три колумба и громко спросил:

— Можно мне сыграть?

— Конечно, — ответил крупный загорелый мужчина с повязкой на глазу. — Можешь играть, пока деньги не кончатся. Только что сошел с корабля?

— Недавно, — подтвердил Черчилль.

Он присел на колени и положил на землю один колумб.

— Моя очередь бросать, да? Ну, малютки, папе нужны деньги на водку.

Через тридцать минут Черчилль вернулся к Сарванту, ухмыляясь и тряся горстью серебряных монет.

— Плата за грех, — пояснил он.

Однако улыбка быстро сошла с его лица, когда он услышал громкие крики сзади. Обернувшись, он увидел, что игроки направляются к нему.

— Подожди минутку, дружище, у нас есть пара вопросов.

— Ну и ну, — произнес Черчилль как бы в сторону. — Приготовьтесь бежать. Эти парни не умеют проигрывать.

— А вы не плутовали, нет? — спросил Сарвант.

— Конечно, нет! Вам следовало бы получше знать меня. Кроме того, разве можно плутовать с такими грубиянами?

— Послушай-ка, дружище, — сказал одноглазый, — ты как-то чудно разговариваешь. Откуда ты? Из Олбани?

— Манитовок, Висконсин, — ответил Черчилль.

— Не слыхал. Это что, какой-то городишко на Севере?

— На Северо-Западе. А зачем вам знать?

— Нам не по нутру незнакомцы, которые даже говорить правильно не могут. У чужаков много всяких штучек, особенно когда они играют в кости. Только неделю назад нам попался матрос из Норфолка, который заговаривал кости. Мы ему повыбивали все зубы и сбросили в воду с камнем на шее. Только его и видели.

— Если вы считаете, что я мошенник, нужно было сказать об этом, пока мы играли.

Одноглазый моряк оставил без внимания реплику Черчилля и оскалился:

— Что-то я не вижу на тебе тотема. Из какого ты братства?

— Лямбда Пи Альфа, — с вызовом ответил Черчилль и опустил руку на нож.

— Что это за тарабарщина? Ты имеешь в виду братство Льва?

Черчилль понял, что сейчас их с Сарвантом зарежут, как ягнят, если они не докажут, что находятся под опекой какого-нибудь могущественного братства. Он был не против солгать в такой ситуации, лишь бы выпутаться из нее. Но чувство обиды, зревшее в нем все эти шесть недель, вызвало неожиданную вспышку ярости.

— Я принадлежу к расе людей, чего вы не можете сказать о себе! — крикнул он.

Одноглазый побагровел.

— Клянусь грудью Колумбии, я вырежу у тебя сердце! Чтобы какой-то вонючий чужеземец так со мной разговаривал!

— Ну, давайте, бандюги, — огрызнулся Черчилль, вытащил нож и крикнул Сарванту: — Бегите что есть мочи!

Одноглазый тоже вынул нож и, выставив вперед лезвие, двинулся на Черчилля. Тот швырнул горсть монет в глаза моряка и шагнул вперед. Ладонью левой руки он ударил по запястью руки, державшей нож. Он выпал, и Черчилль ловко воткнул острие своего ножа в живот моряка, затем выдернул его и отступил, согнувшись, чтобы встретить остальных. Но они, как истинные матросы, вовсе не собирались придерживаться каких-либо правил. Один из них схватил валявшийся в груде мусора кирпич и запустил им в голову Черчилля. Мир потускнел в его глазах, лицо залила кровь из раны на лбу. Когда он пришел в себя, нож у него уже забрали, а два дюжих парня скрутили ему руки.

Третий, маленький и сморщенный, вышел вперед, скалясь беззубым ртом, и направил лезвие в живот Черчилля.

5

Проснувшись, Питер Стегг обнаружил, что лежит на чем-то мягком. Над головой шелестели ветви огромного дуба. Сквозь листву виднелось яркое безоблачное небо. Вверху в ветвях резвились птицы — воробьи, дрозды, на нижней ветке сидела огромная сойка, свесив вниз огромные человеческие ноги.

Ноги были загорелыми, стройными, красивыми. Остальные части тела скрывались под костюмом гигантской птицы. Как только Стегг открыл глаза, сойка сняла маску, и открылось хорошенькое личико смуглой девушки с большими глазами. Девушка поднесла к губам синий рожок, и прежде, чем Стегг успел остановить ее, она выдула из него протяжный дрожащий зов.

И сейчас же поднялся шум.

Стегг сел и повернулся к толпе, что собралась по другую сторону дороги. Это было широкое бетонное шоссе, вдоль которого тянулись поля. Он сидел в нескольких метрах от обочины на толстой кипе одеял, которые кто-то заботливо подложил под него.

У него не было ни малейшего представления, как и когда он сюда попал. Не знал он и где оказался. Питер отчетливо помнил все события до самой зари, но дальше все тонуло во мраке. По высоте солнца можно было судить, что время близится к полудню.

Девушка-сойка спрыгнула с ветви и пропела:

— Доброе утро, благородный Стегг. Как ты себя чувствуешь?

Стегг тяжело вздохнул.

— Все мышцы затекли и ноют. Да еще ужасная головная боль.

— После завтрака все опять будет в порядке. Должна сказать, что этой ночью ты был великолепен. Никогда не слыхала о Герое-Солнце, который мог бы сравниться с тобой. Я сейчас должна уйти. Твой друг Кальтроп предупредил, что, когда ты проснешься, тебе захочется некоторое время побыть с ним.

— Кальтроп! — произнес Стегг и снова застонал. — Его-то я хотел бы видеть меньше всего.

Но девушка уже перебежала дорогу и затерялась в толпе.

Из-за дерева появилась седая голова Кальтропа. Он приближался с большим подносом в руках и улыбался, но по всему было видно, что он отчаянно пытается скрыть беспокойство.

— Как ты себя чувствуешь? — громко спросил он.

Стегг ответил, затем спросил:

— Где это мы?

— Я бы сказал, что мы находимся на федеральном шоссе номер один, но теперь это место называется застава Мэри. Это километрах в пятнадцати от окраины нынешнего Вашингтона и в трех километрах от небольшого крестьянского поселка под названием Фэйр-Грэйс. Его обычное население — тысячи две, но сейчас в нем собралось около пятнадцати тысяч. Здесь собрались фермеры и их дочери со всей округи. Все в Фэйр-Грэйс с нетерпением ждут тебя. Но нечего сейчас к ним спешить. Ты — Герой-Солнце, поэтому можешь отдыхать, сколько захочешь. Разумеется, только до захода солнца. Тогда ты должен будешь дать такое же представление, как и прошлой ночью.

Стегг осмотрелся и только сейчас понял, что он все еще обнажен.

— Ты видел меня прошлой ночью? — смущенно спросил он.

Теперь наступила очередь Кальтропа уткнуться взглядом в землю.

— Я прокрался сквозь толпу в здание и наблюдал за оргией с балкона.

— У тебя есть хоть на грамм благопристойности? — сердито буркнул Стегг. — То, что я ничего не могу с собой поделать, плохо само по себе. Но еще хуже, что ты спокойно смотришь на мое гнусное поведение.

— Почему же гнусное? Да, я наблюдал за тобой, но я ведь антрополог. В первый раз у меня появился шанс засвидетельствовать обряд оплодотворения с близкого расстояния. Кроме того, я твой друг и беспокоился за тебя. Но причин для беспокойства не было — ты сам о себе прекрасно заботился. И другие тоже.

Стегг вспыхнул.

— Смеешься?!

— Боже упаси, нет. Скорее уж, изумляюсь. Может быть, даже завидую. Разумеется, это рога сообщают тебе такую потенцию. Мне вряд ли дана хотя бы малая часть тех веществ, которые вырабатывают твои панты.

Кальтроп поставил поднос перед Стеггом и снял с него салфетку.