Владимир Шибаев - Прощай, Атлантида Страница 45

Сегодня на Элоизе было одолженное у Эвелины Розенблюм изумительное сиреневое платье с расшитым на пупе драконом, старающемся слезть вниз и пожрать пламенем и зубами круглые Элоизины коленки, не вместившиеся под платье.

Элоизе хотелось плакать, так ей было хорошо. Приемник на окне пел зарубежные мелодии, люди кушали и праздновали от души, а родившийся Июлий сидел на самом почетном месте, весь красный и счастливый, и поочередно кивал ерепенистому Воробью и выгибающей шею коброй очкастой. Особенно часто лучащийся Июлий кивал приветственно дракону и Элоизиным коленкам, тем более, что руководители посадили ее и Воробья по обе стороны от барабанщика, напрочь лишенного на радостный день общества своего гулкого инструмента.

Элоизе хотелось плакать, но она этого начать тут не смела, потому что была уже три дня записана в партию, выпила рюмку кислого вина и с шатким беспокойством иногда вспоминала о пакете, припрятанном возле зеленого кухонного чудища-дивана. Ведь недаром вчера как всегда неожиданно припорхнувший суматошный Воробей славу богу от спешки не обнаружил ее в тех потерянных чувствах, с которыми не управишься на виду.

А тогда утром она отправилась к Июлию домой и как раз застала его, убегающего и дожевывающего в спешке сыр, на построение под лозунг " Разобьем вместо истуканов скверы".

– Элоиза, Вы? – поразился открывший дверь и тут же запунцовевший Юлий. – Если бы позвонили… я бы… знал тогда…

– Что ж звонить, нервы тратить, – сказала Элоиза подготовленное. – Все равно надо: пол помыть, окна протереть. Вот, взяла немного партийной химии – порошек и синюю отраву для окон, думаю – не заругаются. От чистоты и совесть светлеет. И маме твоей не помешают свет и досрочная смерть микробов.

– Да, – только и сказал Июлий. – Да, – потом вдруг схватил как сумасшедший ее левую руку, прижался к ней на секунду щекой и, пыхтя, чудной, убежал из квартиры, немного по топтыжьи переступая, даже не предупредив мать.

Тут же из своей комнатенки та и высунулась. На этот раз дырчатая черная шаль опять покрывала ее плечи, но шляпки не было, и Элоиза испугалась, потому что нестарая еще женщина была немного седая. Женщина разгадала ее испуг, сначала подняла руку и пригладила волосы, а потом ни к селу прочитала стих:

– Синеют волосы, как в вазе хрусталя

Сияет луч, без голоса снуя.

И переступила с места на место босыми ногами.

– Да нет, – воскликнула Элоиза, оправдываясь, – я совсем пришла просто, пол помыть. Очень хочется надо у вас чистоты. Я сама жила в грязи, потому что негде было. Понимаю, если кругом все липкое, липнет, или в углах собралось. Я, когда на сестру медицинскую хотела, то очень училась крахмальной жизни. Потому, что своя грязь надоела. Но потом нас на нанечек перевернули, и все… спуталось… У вас тряпки есть?

Тогда женщина в ненужном волнении оглянулась, сняла вдруг с себя черную, шитую красными цветами шаль и осталась в странном наряде – то ли халате, то ли в ночной неудачно скроенной рубахе. Женщина медленно опустилась на затертый и замызганный паркет, уселась боком и стала водить по полу шалью. Потом подняла на Элоизу глаза, вновь опустила, и не прекращая медленно тереть по полу, тихо заплакала, тряся плечами.

– Нет-нет, не надо, – попросила Элоиза. – Вставайте. Простудитесь.

Она помогла женщине подняться и повторила:

– Просто нужны тряпки. Дайте мне. Пол помыть.

Женщина нахмурила лоб, подошла к невысокому комодику, провела пальцами по закрывшей его сверху вышитой салфеточке и сказала:

– Ненужные тряпки, свидетели дней,

По дому все бродят, как дети теней.

Потом выдвинула ящик комодика и стала, одну за другой, будто за хвост дохлую мышь, выкидывать старые вещи: допотопные жилетки, обрывки пончо, наволочку, мужскую кепку, бюстгальтер с оборванной бретелькой. Элоиза в растерянности подняла кепку, и из той выскользнул и шлепнулся на пол документ.

– Паспорт, – с удивлением, раскрыв, сказала Элоиза. – Ваш? Ваш, – подтвердила она, глянув внутрь. – Только Вы на фотографии… почти такая же, как сейчас, молодая и красивая. – Потом Элоиза страшно испугалась. – Надо срочно, немедленно убрать. Человек без паспорта у нас, что вымя от неизвестной коровы без самой коровы. Или цепь без козы.

Женщина улыбнулась. Элоиза взяла женщину за локти и посадила в комнате на стул. Потом, не решаясь поискать в темной комнате тапки, положила ей под ноги рваный бюстгальтер и начала аккуратно складывать в шкафчик вещи. Под конец она положила прямо перед глазами женщины паспорт в кепку и сообщила:

– Вот. Вот паспорт. Кладу обратно. В кепку. И туда же, на самое дно. В сохранности. Вот.

Она, правда, не сообщила в отдельности женщине, что, производя манипуляции, как ловкий фокусник, с кепкой, заглянула на странички штампов. Ей страшно хотелось подглядеть дату рождения чудного человека Июлия, и она увидела ее. Это было завтра. Еще удивительней оказался на секунду мелькнувший перед Элоизиным взглядом штамп перемены фамилии. У странной матери барабанщика кое-когда была другая, звучная и решительная фамилия. Не такая, вроде Беляр. Крайне озадаченная, девушка оставила себе старую наволочку, развела воду и ожесточенно принялась за работу. Потом совсем упрела в толстой длинной юбке, скромно сказала "извиняйте", стянула ее, аккуратно расположив на спинке стула, и, подоткнув комбинацию, с бешенством опять набросилась на грязный паркет.

– А у Вас сын очень хороший, – в какую-то минуту не выдержала и поднялась отдохнуть. – Очень.

– Кто знает? – спросила женщина. – Разве так просто?

– Да, – подтвердила девица. – Очень. Я знаю. Другая скажет – увалень неловкий, застенчивый чудак. Ни толку, ни проку по жизни скакать. А я скажу – дуры. Человек нежный просто. Мы зверей-то уж повидали. Парень, если гантелями займется, у него все в силу уйдет. Вся излишняя мягкость. Будет настоящий силач и… кому опора. Мы уж знаем…ак эти бугаи… на все им плевать. Он и умный у вас – и учится студентом, и людей любит. Потому что хочет, чтобы по всей стране цвели белые яблоки, и под ними ползали звонкие дети и шмели. А мы уже насмотрелись, кто только под себя рвет. Девки любят иногда – когда их парень под себя и под нее все рвет, а потом ревут и коленки кусают – когда эти рвачи и их изорвут и кинут. Простая наука.

– Без труда и без науки… – сказала женщина.

– Смогут выжить только суки… – неожиданно добавила Элоиза и поперхнулась, поняв, что сморозила не то.

Женщина нервно расхохоталась, крепче запахивая на груди черную шаль, водруженную вновь на ее плечи Элоизой. И девушка уже больше не решалась вести беседы, пока пол не заблистал чистотой, окна не были тщательно терты и отмыты, и на паркете не заиграл румянец раззадорившегося дня.