Евгений Филимонов - Время льда и огня Страница 46

Он долго молчал, будто не слышал моего вопроса.

— Надежда, — проговорил наконец, — только надежда, молодой человек… Э, да вы слишком молоды, чтобы такое до вас дошло сразу… Я просто надеялся, да и теперь надеюсь, что стану сам пациентом этой клиники — а что, после тридцати лет службы это предусмотрено контрактом, — и если не вторая молодость, то вторая, более удачная, жизнь мне гарантирована. И вообще, в вашем возрасте я так верил в науку, что не сомневался — когда-то найдут способ для возвращения молодости! Ну а теперь, когда уплыло столько лет, мне осталась одна лишь надежда — та же, больше у меня ничего нет…

Я собирал еду для Нормы и старался не глядеть на него. Жутко было подумать о целой жизни, проведенной здесь, впотьмах, возле сотен замороженных тел, в мечтах о химере.

— Спасибо за компанию, — бросил мне вслед Резковиц. — Передайте вашему магистру, что я проверил всю аппаратуру перед тем, как вы ее запустили…

Я, изумленный, воззрился на него. Директор хмуро поднялся со своего места и отбросил салфетку.

— А вы что, думали, что расконсервацию первого в истории клиники пациента я пущу на самотек? Нет уж. В успехе я заинтересован лично.

Все мы — в том числе и Резковиц, хотя и поодаль, — сгрудились возле Бюлова, который в полулежачем состоянии был наконец-то полностью подготовлен и зафиксирован для решающего импульса. Теперь, после того как его тело, так сказать, заправилось свежей кровью, мы могли наблюдать легендарного доктора в более привлекательном виде. Это был еще совсем не старый мужчина, рослый, хорошего, я бы сказал — скандинавского сложения, но — как я уже упоминал — весьма исхудалый. Выражение лица его, если можно говорить о выражении лица с закрытыми глазами, было на редкость спокойное и уверенное. Не требовалось большого труда, чтобы представить Бюлова в работе, в общении, и я теперь легко понимал тетушку Эмму, состарившуюся без своего кумира, но тем не менее сохранившую ему верность. А он вот — возлежал перед нами, не постаревший за это время ни на год, и от возвращения в жизнь его отделял всего лишь один укол.

Наймарк набрал шприц, струйка брызнула вверх — неловко: пальцы, торчащие из гипсовой культи, работали неуклюже.

— Дайте я, — Резковиц вдруг ревниво перехватил шприц, — медик все-таки это сделает лучше, чем гляциолог. И помните — тут же после укола электростимулятор!

Он ввел жидкость в вену, и в тот же момент Норма щелкнула тумблером. На мониторе запульсировала зеленая звездочка — вверх-вниз по бегущему налево клетчатому полю…

— Ура-а!

Зеленая звездочка качнулась еще дважды, с каждым разом все слабее, и замерла снова на нулевой линии.

— Отлично, — сказал Наймарк. — Это подтверждает готовность организма, в целом очень слабого. Подождем некоторое время…

Мы и так ждали — молча, не отводя глаз от экрана.

— Кстати, Петр, что там ваша тетушка сочинила насчет саркомы у пациента? Нигде нет никаких следов, кожа чистая, как у младенца…

— Саркома была придумана для мистификации, — пояснил я. — В то время в ходу были всякие мистификации, на любые случаи жизни. Да что вам говорить, вы сами из той поры…

Наймарк не слушал меня.

— Еще раз стимуляцию, коллега? — И, когда директор кивнул, Норме: — Давай, девочка!

Снова двинулась, запрыгала звездочка на экране — размахи шире и выше, чем в первый раз, — и опять затухание.

— Что-то не так, доктор?

— Нет, пока все нормально, в соответствии с методикой. — Резковиц снял очки и протер. — Мы можем повторять стимуляцию с интервалом в пять-семь минут в течение часа.

— А затем?

— Затем перерыв с полчаса, и снова то же самое.

— Однообразно, — сказал я. — А стимуляция действует сразу на все?

Но Резковиц, не отвечая мне, кивнул Норме: включай! И вдруг звездочка заходила ровно вверх-вниз, забухало в динамике сердце Бюлова, остановившееся еще до Великого Стопа! Резковиц тут же одним движением надел пациенту маску и запустил аппарат искусственного дыхания — с легким всхлипом стала ходить широкая гармоника. И нам всем показалось, что Бюлов вот-вот откроет глаза…

— Взгляните на энцефалограф, — показал Наймарк. — Там что-то уж очень спокойно.

В самом деле, на мониторе лишь ровно светилась разграфленная поверхность.

— Никакой активности мозга…

— Еще рано, коллега. Мозг — это вообще наша сверхзадача.

Как- то незаметно у Резковица и «террористов» вдруг оказалась общая сверхзадача. Между тем директор скрупулезно обследовал работу всех органов, переключая компьютер с программы на программу, и везде, похоже, все шло как надо, разве что мозг запаздывал с оживлением…

— Глаза?

Наймарк приподнял веко — зрачок не реагировал. Рядом с широкой чернотой зрачка виднелся лишь узенький ободок голубой радужной оболочки.

— Голубоглазый, — прошептала Норма.

Динамик продолжал приглушенно бухать, гармоника равномерно сипела.

— Так, — сказал нарочито спокойно Резковиц, — вам, молодые люди, не мешало бы прогуляться. Нам с коллегой предстоит серьезный совет, и лучше будет, если вы нас на время оставите. Аппаратура поработает и без вас, приходите через часок.

— С удовольствием, — тут же отозвался я. Норма нехотя поднялась с вертящегося стула и вышла вслед за мной. Интересно, подумал я, насколько быстро она привыкает к резким ситуациям, ведь неделю назад ей было дурно там, в штольне, а теперь она спокойно возится с этим полутрупом — и хоть бы что!

Мы решили побродить вокруг клиники, развеяться, дохнуть свежим воздухом — чтобы не созерцать снова нашу опостылевшую велюровую камеру. Оделись, взяли лыжи и побрели в сопровождении собак по нашему старому следу, теперь уже еле заметному под недавно налетевшим снежком. Я вспомнил о Галакси, поискал спутник взглядом, но его не было видно.

— Ты скучаешь по дому? — спросил я Норму обыденно, будто ее дом был не стальная скорлупа в пространстве, а обычная избушка за лесом неподалеку. Норма скользила рядом со мной, устало склонив голову.

— Я привыкла, — просто ответила она.

— А я нет. Мне вся эта жизнь, то в подземельях, то во льдах, представляется каким-то страшным суррогатом. Мне кажется, что нормально человек может жить только на земле, где-нибудь в Рассветной зоне. Ты поедешь туда, ко мне?

Ее глаза отражали звезды, но не говорили ни да ни нет.

— Не знаю, — сказала она наконец, — сперва нужно переделать много чего… Пойдем-ка назад, что-то мы уж очень загулялись.

Шуршали лыжи. Было очень лунно.

— Еще вот что, — я приостановился, Норма то же, — вот еще какие сложности. До этого момента секрет Бюлова был, так скажем, законсервирован вместе с ним, если не считать тетушку Эмму, которая тоже знает что-то. Но не говорит.