Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные. Страница 47

Проводя пороховые опыты для артиллерии в лабораторной избе, я много раз был близок к тому, чтобы разделить участь отчаявшихся раскольников. Взрывы и пожары (к счастью, мелкие) случались через два дня на третий, меня спасала лишь чрезвычайная осторожность: опасные субстанции никогда не готовились в количестве свыше четверти фунта и не помещались в посуду, дающую осколки. Всегда стояла рядом бадья с водой и ждали наготове люди на случай нужды. Так же старательно берегли себя канониры двух присланных Яковом Вилимовичем гаубиц, перед каждым выстрелом уходя в укрытие. Никаких вольностей не дозволялось, после того как одному из них, выглянувшему невовремя, пол-головы снесло куском чугуна. Беда была в том, что измышляемые мною воспламенители ударного действия часто не выдерживали сотрясения при выстреле, и бомба тут же взрывалась. Орудия уцелели единственно потому, что «длинная» по тогдашним меркам гаубица имела длину ствола всего пять или шесть калибров, бомба из нее только что не выглядывала, а разрывало ее либо на самом обрезе ствола, либо уже снаружи. Я сильно обогатил свой опыт по части затравочных составов, но правильного решения не нашел.

Зато никаких трудностей не вызвала подземная мина против пехоты или кавалерии, приходящая в действие, как только ее потревожат. Впоследствии невежественные люди приписали мне честь сего изобретения: некоторые восхищались, большинство проклинало, не ведая, что немецкий трактат, в коем впервые описано это оружие, напечатан лет за сто до моего рождения. И в России оно не было новостью: подобные "хитровыдуманные гранаты" слуги правительницы пытались применить для умерщвления Петра Алексеевича в дни его малолетства. Моя заслуга — только в замене обыкновенного кремневого замка, поджигавшего порох в прежних минах, более простым, дешевым и надежным механизмом. И всё! Раньше требовалась перезарядка после малейшего дождя или ночной росы, теперь оружие оставалось на боевом взводе несколько недель без всякого вмешательства. Этой перемены хватило, чтобы из военного раритета сделать удобное средство обороны. Впрочем, пока я изготовил лишь несколько дюжин воспламенителей на пробу: механизм требовал токарной работы, а нехватка хороших токарей и станков для них была моим самым страшным кошмаром. Проблема обещала разрешиться не раньше, чем прибудут люди и машины из Англии, дотоле вооружить новоманерными ружьями удалось одну мою роту, и то не полностью.

Я посчитал сие достаточным, чтобы рапортовать о готовности присоединиться к действующим войскам. Нельзя было ждать. Не только мое — царское терпение кончилось. Суровость государя имела бесспорный резон: фортуна дважды миловала Россию, третий раз рассчитывать на чудо не приходилось. После первой Нарвы победоносный враг ушел, чтобы отнять у Августа польскую корону. После блокады Гродно он удовольствовался отступлением русских (которое посчитал за бегство) и вновь поворотился на запад, чтобы добить несчастного курфюрста и обобрать его саксонские земли на небывалые двадцать два миллиона талеров. Теперь, когда поверженный Август изъявил полную покорность Карлу, у беспощадного воина не осталось других противников, кроме презираемых русских с их упрямым царем. Шведы ясно выказали готовность вести войну на уничтожение, запятнав свою честь убийством русских пленных, взятых во Фрауштадтской баталии. Сдавшиеся саксонцы были приняты в шведскую службу, русские же — перебиты холодным оружием, для упражнения войск. Главные силы Карла неумолимо наступали через Литву, и Петр готовился встречать их в России. Двадцать тысяч работников строили укрепления вокруг Москвы.

ДОБРОЕ НАЧАЛО

— Обещанного три года ждут: ты, капитан, поговорку в точности исполняешь! — ответствовал на мой рапорт Михаил Голицын, уже генерал-майор, когда я доложил о прибытии в его команду. После ротного учения со стрельбой ирония князя смягчилась:

— По деревяшкам вы лихо палите, посмотрим — как по неприятелю… Ладно, бой покажет.

Я не обнаруживал ничем, что грядущий бой меня сколько-нибудь волнует. Однако едва ли пятая часть моих солдат бывала в настоящей баталии, а вместо четырех положенных по штату офицеров нас было двое с подпоручиком Викентьевым. Сие возмещалось избытком отлично подготовленных сержантов и капралов, давно уже годных к производству. В то счастливое время чины получали от государя на поле брани, так что подчиненные «засиделись» по моей вине на один-два ранга, чем имели право быть недовольны. Меня посещало странное чувство, как будто происходящее уже отчасти было со мной: снова в строю, снова во главе роты, только прежде я замещал умершего от раны "папашу Огюста", теперь же стал полноправным капитаном. Не слишком блестящее продвижение за пять лет. А если считать время не по солнцу, а по умственным и волевым усилиям — каждый год стоил, самое меньшее, трех лет обыкновенных: как знать, сколь высоко бы я взлетел, будь эта сила приложена в правильном направлении и в нужной точке. Наверно, мой путь к вершинам был не самым лучшим — и уж точно не из легких. Но он был мой. Не существовало другого человека, способного по нему идти.

Семеновцы стояли около Бешенковичей — там, где Двина, текущая от Витебска к юго-западу, выполняет поворот направо, как солдат на плацу, и устремляется к Риге. За время недавнего отступления через всю Литву полк перенес много нужды. Красивые голубые мундиры обтрепались и выцвели. Половина пожалованных государем лошадей пала от весенней бескормицы и дурного обращения. Солдаты ходили угрюмые, офицеры — злые. Чтобы добыть квартиры, моей роте пришлось бы вместо знакомства выдержать рукопашную со своими, и я предпочел расположиться в палатках, несмотря на сырость. Лето выдалось необыкновенно дождливым: с конца мая до августа с прохудившегося неба беспрерывно лилась вода, сделавшая дороги труднопроходимыми. Ночевавшие под крышей недолго пользовались сей привилегией, потому что шведы возобновили наступление и ясно стало, что они идут не на Великие Луки, как одно время опасались. Восприяв марш на северо-восток, Карл мог бы отрезать от России новозавоеванные земли, однако он двинулся в сторону Москвы. Прямой дороге на Оршу и Смоленск, хорошо подготовленной нашей армией к обороне, король предпочел путь через Могилев, и Шереметев вынужден был подчиниться выбору противника.

Государь предписал генерал-фельдмаршалу, избегая генерального сражения в литовских землях, засекать лесные дороги, вступать в малые бои и причинять потери неприятелю на переправах и в дефиле между нескончаемыми болотами. Позиция у Головчина, на берегу речки Вабич, текущей параллельно Днепру верстах в тридцати западнее, казалась подходящей для наших целей: удобные переправы немногочисленны и узки, их прикрыли полевыми укреплениями. Дальний обход или серьезные инженерные работы со стороны шведов дали бы нам время сосредоточить войска, посему никто из генералов не видел беды в некоторой их растянутости вдоль речной поймы. Дивизия Алларта на правом фланге и вовсе стояла более чем в двадцати верстах от центра позиции, на случай если движение к Могилеву окажется обманным и Карл попытается броситься на Оршу, оставив русскую армию выбираться из болот за его спиной. Гвардия находилась между Аллартом и Шереметевым в готовности поддержать того, кто будет атакован, и шансы на участие в бою расценивались мной высоко. Однако коварный супостат не дал подраться. Перейдя ночью реку и считавшееся непроходимым болото, король вклинился в предрассветных сумерках между фельдмаршалом и дивизией Репнина, занимавшей левый фланг. Солдаты Аникиты Ивановича после упорного, хотя нестройного боя отступили в лес. Заняв их место, шведы разделили наши войска надвое и вынудили отступать к Днепру разными дорогами, соединившись только на другом его берегу. Неприятель занял Могилев и получил разом квартиры для отдыха, запас провианта и удобную переправу через Днепр.