Хол Клемент - В глубинах океана Страница 47

«А ты?» — написал я.

Нас всех окатила звуковая волна, хотя и не слишком болезненная; не знаю, стукнула ли она по чему-то кулаком или топнула ногой.

— Ты в состоянии сам принять решение, хотя бы на этот раз?

Это было нечестно, разумеется. Я вполне способен принимать решения, и Мари это знает. Она даже сама это признала. Я просто не люблю их принимать, не обладая нужной информацией. Она прекрасно понимала, какая информация мне нужна и зачем — и по той же причине она пыталась вытянуть сходную информацию из Джои.

Я честно сделал попытку принять решение, которое никак не было бы связано с Мари, но не смог.

Глава 25

На поверхности есть звуки и солнечный свет. До недавних пор я по-настоящему не ценил ни то, ни другое. Солнечный свет, изливающийся на деревья и озера, синее небо, красные и оранжевые закаты. Девичьи голоса, дождевые капли, смех и шутки.

Здесь — стук сердец, гул машин, звуки разнообразной деятельности, но кроме этого — тишина, ни музыки, ни голосов, ни даже звука поцелуя или щелканья пальцами.

На поверхности есть ограничения. Каждое действие рассматривается в соответствии с тем, какой расход энергии он может вызвать; ведь энергия есть жизнь. Если кто-то случайно замкнет батарею или вызовет возгорание, он чувствует себя не менее виноватым, чем викторианская девица, допустившая вольность со своим приятелем. Если вы воспользуетесь автомобилем, работающим от какого-либо источника энергии, то оправданием вашего поступка может служить только тот факт, что ваша жена умирает в больнице в пяти милях от вас. Воздушные или космические полеты допускаются только в непосредственной связи с добычей энергии или исследовательскими проектами.

Здесь, внизу, где количество энергии на человека лишь слегка больше, чем наверху, отношение совершенно другое, и это составляет всю разницу во взгляде на окружающий мир. Никто не обеспокоится и не обидится, если сосед потратил энергии больше, чем ему положено. Я не переставал дергаться всякий раз, когда в библиотеке читатель уходил на время, оставив гореть лампу на столе или не выключив проектор для чтения, — но никого вокруг это не волновало; никто этого даже и не замечал.

А почему здесь не может быть музыки? Правда, я здесь ее не слышал; пение тут явно было невозможным. Но струнные инструменты могли бы действовать. Их можно было бы модифицировать, и они смогли бы служить своему назначению. Электрические, конечно, были бы возможны. Если их нет, я смог бы их сконструировать.

И хотя здесь не было девичьих голосов, все равно были девушки. Всего в нескольких футах от меня находилась одна очень миловидная особа, и она смотрела на нас, будто бы зная, о чем идет речь.

Но здесь все было по-другому. Даже без ограничений в расходе энергии, заходящих так далеко, что это начинает волновать соседей, смог бы я спокойно прожить всю жизнь в таких условиях? Не слишком ли меня будет тревожить мысль о черном, бушующем океане между мною и всем тем, с чем я родился и жил наверху? Или, если я здесь не останусь, не слишком ли часто между мной и моей спокойной жизнью будет втираться мысль о том, чего я мог бы достичь здесь, внизу?

Я не мог найти ответы на эти вопросы. Даже если я пытался отвлечься от всех личностных факторов — не только тех, что были связаны с Мари, но также всех, которые хоть в какой-то мере можно назвать корыстными, — я все равно не мог.

Наверху у меня была постоянная работа в Совете. Эта работа была полезной и даже важной, и мне она нравилась. Хотя я мог бы заниматься полезной работой и здесь, и она наверняка мне понравилась бы. Вознаграждение, если снова посмотреть с точки зрения корысти, мало что значило и там, и здесь. С тех пор как было введено рационирование энергии, богатство как таковое стало бессмысленным, и здесь я не замечал признаков плутократии. Хотя, возможно, я их просто не заметил; я так мало знаю об этом месте.

Конечно, я мог бы узнать больше. Ни одно из решений не является необратимым. Единственная вещь, которую нельзя переиграть обратно, уже была со мной произведена — мой кашлятельный рефлекс отсутствовал, и мне всю жизнь теперь придется есть с осторожностью, независимо от того, где я буду жить — там или здесь.

Может быть, мне следует остаться, побольше узнать о здешней жизни, а там уж и думать о возвращении. В конце концов, нет никаких причин, по которым нельзя было бы поддерживать связь с поверхностью. Я поднял глаза и собирался было написать ответ Мари, но меня снова стали обуревать мысли.

Возможна ли какая-либо связь вообще? Джои указал на серьезные причины, почему Совет не хочет, чтобы сведения о станции распространились на суше, хотя он и выразился несколько по-другому.

Колония была местом, где рационирование энергии, каким бы реальным оно ни было математически, просто не являлось сознательным фактором жизни. Население, как это подчеркнула Мари, было похоже на группу французских аристократов в мире черни. Наверху общепринятая мораль требовала жесткого отношения к пользованию энергией, в то время как здесь в такой морали не нуждались; люди даже не поняли бы ее необходимости.

Если слишком много людей с поверхности посетят это место и сведения о нем распространятся достаточно широко, случится беда. Даже если новости будут опубликованы осторожно и разумно, что очень сомнительно, то множество людей из внешнего мира захотят или переселиться сюда, или построить еще больше сооружений, работающих на вулканическом тепле, чтобы «каждый мог получить больше». Уже забытое рассуждение «почему я не могу иметь столько же, сколько он» заставит людей требовать чего-то вроде современного эквивалента философского камня, если воспользоваться терминами тех времен, когда богатство выражалось в количестве металла, а не энергии.

Средний гражданин поймет, почему Совет никогда не станет строить сооружения, отнимающие энергию у неистощимого источника внутри Земли. Я не хочу показаться циничным, но я знаю, что есть одна вещь, на которую Совет никогда не согласится. Он никогда не сделает ничего такого, из-за чего рационирование энергии могло бы стать ненужным.

Но если отбросить цинизм, Совет совершенно прав. Принятое десятилетия назад решение о том, что единственная надежда человечества заключается в термоядерном синтезе, оказалось вполне разумным. Мы знаем, что решение этой проблемы состоит не только в инженерных деталях, как тогда думали. Слишком многие факторы этого процесса нестабильны по своей природе, если только их не удерживает, к примеру, как минимум масса небольшой звезды. Решим ли мы когда-либо эту проблему вообще — это только вопрос веры. Но если все же решим, для этого потребуются все наши усилия — максимум того, что может предложить человек.