Михаил Белозеров - Железные паруса Страница 47

Андреа наклонился и распустил узлы. Веревки упали сами по себе. Он прислонился для равновесия к стене. Лестничная клетка, где они сидели, плыла и кружилась. Он закрыл глаза, сосредоточившись на желании просто дышать и больше ничего не делать.

— Я понял, кто ты… — сказал Он, не открывая глаз и разминая запястья.

Наверное, Он рисковал, но осознанно. Надо было показать, что Он не боится.

— Это неважно, — почти миролюбиво ответил Андреа.

У него был все тот же респектабельный вид то ли преуспевающего бизнесмена, то ли ученого — летний костюм сидел на нем элегантно, как от Диора, а очки в золотой оправе делали лицо замкнутым и неподвижным.

— Ты убил его… — констатировал Андреа все так же равнодушно.

— Кого? — удивился Он и открыл глаза.

Лестница поплыла вбок.

— Двуглазого…

— Не убил, а разрушил…

Обвинение было более чем смехотворным.

— Нет, убил… — Так говорит человек, умеющий рассуждать.

— Кого? — не понял Он — Шар, что ли?

— Не шар, а lenticularis…

— Ну, прости, — ответил саркастически, — он сам меня чуть не убил…

— Он не мог тебя убить, это просто гравитационная линза. — Лицо его осталось невозмутимым.

— Не понял? — удивился Он, разминая руки.

Он знал, что ему сначала надо было найти Африканца.

— Линза-цисфинит, а не какой-нибудь доморощенный "переход", — неожиданно вдохновенно пояснил Андреа.

— Ну и что? — не понял Он.

— «Они» дали мне возможность работать. Я ведь фанат своих идей, — наконец Андреа расставил все точки над i.

— Кто "они"? — спросил Он.

— Старуха, Джованни и Мака. В общем, «они» — все остальные…

Казалось, он говорит очень серьезно о том, что и так был ясно. Но ясно только ему одному.

— Я знал, что кто-то должен прийти, но не думал, что это ты, да еще с собакой, — ответил он на его недоумение.

— Кто "они"? — спросил Он упрямо.

— Ну вот эти все… мысли…

— А… — понял Он, — тебя и этому учили…

Они, не договаривая, поняли друг друга: один с искусственным опытом ученого-аналитика, другой — чисто интуитивно.

— Что? Удивил? — засмеялся Андреа.

Впервые в его голосе появились какие-то человеческие нотки. Казалось, он был расстроен, но скрывал это.

— Удивил, — признался Он.

— Надо же что-то делать. А когда знаешь будущее, жить скучно. — Он о чем-то сожалел, но вяло, как человек, который в любой момент все может исправить. — Но ты меня подвел…

— Чем? — уточнил Он.

— Просто здесь был «канал», а ты его закрыл. Ты очень упертый.

— А ты был там? — спросил Он, потому что не потерял еще интерес к жизни, пусть это и была жизнь одиночки.

— Был… Но там ничего интересного. Жить там невозможно… все общее… как… как… — он не нашел сравнения. — Все друг друга знают, даже чужие мысли… Одно единое тело, что ли. Но это даже не тело… состояние духа, точнее. Передвигаются «они» только по команде, коридоры такие… Жесткая иерархия… И полное отсутствие прогресса в нашем понимании. Безвременье… Без чувств, без страданий, без радостей…

Казалось, он читает скучную лекцию.

— Я тебе не верю! — заявил Он.

Впервые его кто-то обошел, разобрался кое в чем и не хотел делиться. Ему захотелось уязвить Андреа — он был из другого теста. Человек-идея, до сих пор решающий свои кроссворды. Чем-то похожий на Падамелона, может быть, даже его ученик, талантливый ученик, но равнодушный и, по сути, опасный ученик.

— Надо иметь мужество верить, — ответил Андреа, однако в его голосе не было твердости, как минуту назад, хотя не было и вялости. — Вначале я хотел тебя удержать…

— Оно и видно…

— … потом решил: пусть течет, как течет… надоело…

В знак протеста Он потрогал голову. Кровь в волосах почти запеклась. Чертов диалектик!

— Это тебя Толстяк, — заметил Андреа, казалось, он почувствовал его неприязнь, — напоследок. Ты им всю жизнь испортил.

— В смысле? — удивился Он с тайной надеждой, что наконец-то его чему-то научат.

Надо было уходить, чтобы через сто лет встретиться еще с кем-то из оставшихся на Земле. Ничего не изменилось во взаимоотношениях людей — все та же недоговоренность.

— Заставил есть и пить. На самом деле, они ничего не едят, — он насмешливо взглянул на него, — и никого не любят…

Он имеет в виду Маку, понял Он. Маку, которая ему помогла. Главного она ему, пожалев, не сказала, потому не была его снами, а — реальностью на одну ночь. Потом подумал, что Андреа чего-то не понимает. Она писала о нем. Он вспомнил. Ученый-сухарь из какой-то там долины. Должно быть, он был обделен чувственностью и не умел любить.

— Просто тени, — тактично сжалился над ним Андреа. — Обычные, черные… неопасные… А ты со своим ружьем заставил их испугаться. Лишить их… лишить реальности… То ли наказание!

У него был свой мир. И он не хотел его ни с кем делить. У него даже был свой юмор — черный юмор висельника.

— Ружье не мое, — признался Он.

— Да знаю… — успокоил его Андре. — И о Падамелоне знаю. И о его теории струн, и о разработке «апельсина» с «мандарином». Темы даже не были закрытыми…

Это было их единственное общее прошлое, но очень скучное прошлое, которое он порицал. Его костюм так и не смялся, казалось, он был отражением воли хозяина.

Из-под двери валил густой белый дым.

— Ну что… — Андреа поднялся, — пойду начну все сначала. А ты спасай своего пса.

— Как спасать?! — Он вскочил так, что закружилась голова и помещение скользнуло в сторону, как глина под ногами.

— Да в той картине, если она еще не закрылась.

Он побежал — прыжками, через три ступени. Потом обернулся в порыве великодушия.

— Пойдем вместе. Вдвоем…

Андреа покачал головой:

— Моя сила не в этом…

Он не принял его подарка — сделать смелый шаг к объединению. Они были похожи — едины по природе, но слишком любили свои привычки.

— Ну?! — сказал Он. — Что толку сидеть в подвале?

— Ты не все понимаешь, — спокойно ответил Андреа, открывая дверь. На мгновение в свете сполохов блеснули его очки. Он был тверд, очень тверд в своем заблуждении. — Нет смысла… где-то есть еще один Падамелон и еще один герой… — Улыбнулся в ответ, утвердившись в мысли. — Кесарю кесарево. — И скрылся в клубах белого дыма.

Он побежал. Он должен был спасти друга. Вот, что разъединяет людей, думал Он, снова перепрыгивая через три ступени по направлению к холлу, наш эгоизм. Он не обращал внимания на свою голову. А когда увидел картину, она еще двигалась, но медленнее обычного, едва ползла, а троица у горизонта казалась не крупнее макового зернышка. Он все же разглядел рядом с ними низкую, длинную тень.