Многократор - Художник Её Высочества Страница 48

— Я — шизофреничка, а ты — трус!

На гнев можно ответить смехом, на издевательство — простотой, на пустословие — молчанием, на ревность — любовью. Но только делом умерщвляется обвинение в трусости. Всё, что делалось потом, с чистой совестью можно назвать помрачением. Диким стал художник.

Вошел в мастерскую, включил свет и взял со стола нож. Дальше китайской ширмы, за которой астматически задыхался холодильник, стояли двухметровые картины. Пять самых больших его, многодельных работ. Первую картину к себе и замер, разглядывая. На полотне изображен перекресток. Люди, смазанные в движении, подобие пролетающих душ. Двумя жесткими пятнами мужчина и женщина, остановившиеся в несущейся толпе. Бросающийся из-под ног, в фантастическом повороте, пёс. Стекла окон, из последних сил отражающие уходящее солнце. Перекресток жизни. Взмахнул рукой, ударил лезвием в середину картины. Холст захрустел, раздираемый. Выбросив за спину освобожденный подрамник, перевернул следующую картину. Абстракция, перебранка с реальностью, пятна, пятна. Пятна вкусные, и не очень, до специально убитых казенных цветов. По этому полю рядами светящиеся точки, словно солнечные пчелы, летящие семьей за взятками. Нож в руку — хрип холста. Живую кожу сдирал с подрамника. Третья картина. Женщина плывет. Вроде море, но нигде ни границ, ни берега, ни горизонта, будто женщина плывет не в воде, а в загустевшем бирюзовом небе. Ноги и руки расплываются без контура в глубине, груди почти чёткие, плечи совсем чётко. И голова, ясно выписанная голова женщины, улыбающейся купанию в небесах. Ножом в сердце купальщицы. То ли холст лопнул, то ли женщина вскрикнула, один чёрт! — подрамник свободен. Картину к себе. Огромный, как стог, букет цветов. Фантастические цветы из самых дальних уголков вселенной, размером с детскую голову и мелкой мозаикой, живые, из мяса, и рафинированные формы, вытянутые изящные, грезы стеклодувов. Ножом сверху вниз, разваливая букет надвое. Последний холст — мальчик. Сам бледный, а рубашка яркая, вся в мондриановских квадратиках и полосках. Рядом кошка неизвестной породы, но глаза знакомые, черные зрачки, разбитые желтой вертикальной полосой. Прости мондриановский мальчик, по лицу твоему видно — не жилец ты. Вспорол картину и через несколько минут подрамники были растерзаны, выломаны уголки, а рейки выкинуты на балкон вместе с инструментами и гвоздями.

Абигель не смотрела на его беготню, отвернулась в город. Принес из мастерской еще пачку метровых подрамников без холстов. Рейки с больших картин клал параллельно и, разрывая маленькие подрамники, приколачивал перекладины. Художник опять делал лестницу. Делал из того, что под рукой. А под рукой были только картины. Первую секцию ко второй. Если прибить третью — сил не хватит поднять, поэтому первые две — к стене, с третьей — наверх и с диким напряжением, держа лестницу навесу, со словами: «Сооруженцы трудятся с полной отдачей!», приколотил к той, на которой стоял. Мучился, а помощи не просил. «Отдыхай, барышня, а я сейчас фанеру попилю, ероплан сделаю и улетим мы к едрене фене куда подальше. Это у нас наследственное!» Осмотрев неустойчивое сомнительное сооружение, оскалился. «Почему всегда так? То третьей руки не хватает, то второй головы.» Если встать на последнюю ступеньку — до жестяного бортика останется еще высота в человеческий рост. Снова прыгнул в мастерскую. Ну что, что? Ширма китайская! Вырвал шелковые картины, коротенькие долой, три длинные палки сбил в одну и заоглядывался. Вот последний элемент. Оторвал металлическую ленту-вешалку для одежды. Пипки сплющил, отмял молотком крюк. Крюк прибил на конец китайских палок.

— Надо же понимать различия между полами. В женском общежитии сидка на унитазе всегда опущенна, в мужском поднята. Брызги веером говорят только о нашей беспомощности. Женщины знают, что хотят от жизни и вписываются в цель, как в яблочко. Иди сюда, слабый пол!

Взобрался на верхнюю перекладину, дотянулся палкой с крюком до жестяного бортика, длины хватило, зацепился. Хотя сложность в том, что борт на полметра выпирал в сторону. Такой отрицательный уклон не проблема для профессиональных альпинистов. И, конечно, для взбесившихся художников. Броском наверх — и снова он стоит в свете прожекторов, ждущий грома аплодисментов, великий танцор греха, прима-балерина чёртова.

— Теперь ты. Только ящерицей.

Опустил рейку — Абигель повисла на крюке, подтянул спарринг-партнера к бортику.

— Руку!

Втащил к себе. Прижались друг к другу, тяжело дыша. В ладонях у обоих липла кровь от плохо проколоченных гвоздей, но это пустяки. Представление продолжается. Амфитеатр внизу полон зрителей, жестяная сцена наверху, на ней они, любимцы публики, готовые сделать следующее блестящее па-де-де.

— Поблагодарим блаженных за то, что они сделали необходимое легкодобываемым, а труднодобываемое — необходимым. Осанна!

Вынул стекло — путь свободен. Коробки развалил по проходу, включил свет.

— Не буксовать. Нам ещё туда, к антенне. Салями, как говорят французы.

Прихватил с собой кабель, выпавший из коробки. Поднялись в шар, нёсший звезду в пшеничных пучках. Внутри шара темно. Зашарил по стенам, нащупал что-то, пошатал в стороны, догадался и с силой потянул вбок. Клацнуло. Надавил ладонями. Дверка ремонтников-альпинистов открылась наружу, впустив свет мощных прожекторов, электрическое пламя города и свет полной луны. Они ослепли. Глаза слезились, привыкая. Притянула его голову, шепнула:

— Я восхищена тобой, воин!

Воин расправил плечи, выгнул грудь колесом и направил свои легионы дальше. Вперёд! Штурм продолжается. Третье отделение, третий звоночек. Наканифолить носочки! Легионеры в балетных тапках страшно ударили мечами в медные щиты. Над ними — золотая звезда. Последнее место, куда до зарезу нужно дикому художнику и его спятившей музе.

Отвёл её руки в стороны, пропустил кабель подмышками и затянул выше грудей узел. Другой конец завязал вокруг своей груди.

— Если звезданемся, то вместе. По-честному. А я, дурак, еще хотел зарядку сегодня делать по полной программе. Жди!

Последний бросок был чистым смертоубийством, если бы всюду, на пшеничных пучках, на самой звезде, не были бы приварены, привинчены, приклепаны антенночки местного значения.

Бросил взгляд наверх и выдохнул:

— Плевать! Всяко разно один раз придётся на кладбище заскочить, хошь не хошь.

Цепляясь за усы антенн, успешно страхуясь, по треугольным выступам пшеничного пучка полез наверх. Ухватился за металлическую трубку над боковым лучом звезды, подтянулся и встал на узенькую решетку для альпинистов. Проморгался, огляделся. Оглядевшись, ойкнул, будто его ударил копытом мустанг, пробегающий мимо.