Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря (сборник) Страница 48

Лесная дева метнулась к двери. Я выхватил телефон. «Ты спишь?» Я даже не сразу понял Архиповну. Пахло влажным. Остро пахло страхом. Мягкая рыжеватая прядка валялась на нарах. Я машинально сунул ее в карман. «Сплю… Сплю…» – «Ну, копи силы», – успокоилась Архиповна. И ободрила меня: «Вернусь, поженимся».

Глава VIII. Инвентарный номер

В Интернете можно наткнуться на поразительные истории.

Например, такая. В одной таежной деревне женщина носила воду. Муж на охоте, речка на задах огорода. Вернулась домой, дверь распахнута. С ведром, как была, вбежала в избу, а там «голая дикая женщина с телом, покрытым редкими рыжеватыми волосками, сидит возле кровати и сует младенцу в рот одну из своих длинных грудей. Увидев вбежавшую мать, странное существо прыгнуло в открытое окно и исчезло».

Другая женщина попала в переделку похуже.

Она вышла на улицу и пропала. Позже нашли в лесу знакомый платок, на нем следы крови. Так и решили – погибла. Даже справили поминки, а женщина все равно вернулась. Правда, почти через год. Понятно, это лесной держал ее при себе, кормил кореньями и сырым мясом. Гей-та гоп-та. За год накачала мышцы, обросла шерстью, вернулась домой собственно – рожать. Узнав о таком, муж убил несчастную. Не знаю, проводились ли повторные поминки.

Но Интернет – жизнь выдуманная. В Интернете предмет руками не потрогаешь, герои в нем виртуальные. Они могут, конечно, присесть под кустик, выступить на людном митинге, прочесть полезную лекцию, устроить драку, но ощутить, услышать запах горечи, молока, пота, почувствовать тяжесть и настороженность теплой волосатой руки в выдуманном мире невозможно.

– А вот и я!

Евсеич жизнерадостно помахал на меня руками.

– Сиди, сиди! – Будто я мог вскочить. – Не пугайся.

Бросил на нары желтый портфель, поставил толстенькую ногу на нары, бережно смахнул пыль с сапога, с любопытством осмотрелся, понюхал воздух:

– Кум приходил?

Я согласно погремел железами.

Евсеич понял. Извлек из-за пояса булавку, поковырялся в железах.

Я со стоном размял руку. Освобождение всегда прекрасно, но хорошо бы еще и перекусить, а? Как, Евсеич? Согласен?

– Ну, я ведь тоже считал, что нельзя вот так сразу разорить целый совхоз, – без всякой логики сообщил Евсеич. – Там было столько умных людей, а я один… Совсем один… Ты сечешь? На, бери термос. Спасибо скажи. Не обожгись. Выпей чашечку. Только одну выпей, а то завернет тебя. – Непонятно осудил, потянув носом: – Любовь, любовь… Сегодня любовь и завтра любовь… – Подвел итог: – Рутина… – Крупная лысина Евсеича влажно поблескивала. Сразу видно, что опытный человек. – Ты к Большой лиственнице идешь?

Я кивнул.

Говорить было трудно.

Правда, после чашки горячего бульона, вызвавшего резь в желудке, воспоминание о лиловых галифе Кума уже не вызвало дрожи. Поты лыты мяты пады. По каким это законам надо было цеплять меня наручниками? – удивился Евсеич наивному вопросу. Да по всем великим законам единого социалистического государства! Места тут совсем глухие. Господь все видит, но некогда ему следить за каждым, он крутит всю небесную механику. За бывшим лагпунктом есть бездонное болото, в нем трупов вроде твоего навалено сверх меры. Как бревен. Лишних врагов народа выкашивали. Так и лежат целехонькие – до Страшного суда. Спасать их у Господа времени не было, зато вот возопят иерихонские трубы – погибшие целенькими встанут. Колоннами по четыре – на Страшный суд! Там разберутся. Там справедливость восторжествует. А пока мы с тобой доберемся до Большой лиственницы, до волшебного дерева! Установим прямую связь с неизвестными разумными силами Космоса. Пора, пора! Из-за меня, пожаловался Евсеич, семь уголовных управлений семи сибирских городов спорят. Томск, Новосибирск, Колпашево, Тобольск, Нижневартовск, Кемерово, Стрежевой. Все хотели бы от меня чего-нибудь. В смысле, вернуть немного от потерянных денег. Я скоро, как брат Харитон, научусь заглядывать в будущее. Получу, так сказать, возможность для маневра. Вот тогда и возвращу людям потерянное. А со всеми рассчитавшись, уединюсь лет на триста в каком дальнем поселке. Домик с садиком, послушная женщина. Портфель у меня есть, знания приобрету.

– Знания-то зачем?

– Вот глупый, – благодушно удивился Евсеич. – Да затем, чтобы дураков ссаживать с цепи, вот как тебя. У меня отец учился в артиллерийском училище. На День Победы однажды придумал вывесить на фасаде звучный транспарант «Наша цель – коммунизм». Понятно, получил большой срок. По законам единого социалистического общества. Я всех озолочу, всех успокою, а потом уединюсь. Есть одно местечко на Алтае, может, там спрячусь. На горе несколько домиков, внизу скотская ферма… Зона неизвестной природной аномалии, – похвастался. – Спускаются вниз молодые бабы к ферме за каких-нибудь пятнадцать минут, а обратный путь занимает чуть не час. А если на ферму наведывается начальство, то приходят вообще только утром.

С Кумом сложнее.

Евсеич сам вспомнил о Куме.

В сорок первом, рассказал, лагпункт расширили.

Пришли новые баржи. Врагов народа выгнали на берег, расставили на плотах пулеметы. Раньше лесные люди по тайге бегали – голые, без кашне, теперь послышались живые голоса. Гей-та гоп-та гундаала задымила дундала. Все новое, жизнь новая. На вышках «скворцы» в форме, в кабинете – черноволосый майор Заур-Дагир в фетровых бурках. Рядом лысенький приезжий капитан в золотых очках. Лобастому коротконогому Куму оказали доверие («Крепко стоит на родной земле!»). Он единственный из местных присутствовал на допросах. Молодой был, нравилось после допросов убирать кабинет. Тянуло поднять тяжелую телефонную трубку, посоветоваться с Иосифом Виссарионовичем, но опасался. Интересно было смотреть, как крутятся на допросах враги народа. Особенно один беспощадный антисоветчик по прозвищу Офицер. Худой, будто начехлили кожу на костяк, а все равно, бывало, обделывался.

«Ты вот скажи, почему лесные нас боятся? Почему бегают? – рассудительно спрашивал Офицера майор. – Честно скажи. Ты ученый человек. Тебя для чего учили? – повышал голос. – Ты скажи, как завести осведомителя среди лесных? Как сделать, чтоб его среди них не опознали? А? Как вытравить из него лагерный запах? В Москве, – мягко напоминал Офицеру, – ты за неделю до ареста начал сжигать бумаги с собственными записями. Думал, в органах не дознаются?»

Офицер беспомощно кивал.

«О лесных людях было в сожженных бумагах?»