Вячеслав Рыбаков - Се, творю Страница 49

– Мы помним, – проворчал Алдошин.

Журанков смутился.

– Да, конечно, – покаянно кивнул он. – Я увлекся, простите. Хочется попонятнее…

– У вас это на редкость хорошо получается, – вежливо произнес Наиль.

Журанков на миг задумался, потом сказал:

– По-моему, вы пошутили. Значит, что-то я сказал не так…

– Уж договаривайте.

– Собственно, этим все сказано. Не спрашивайте, откуда мне пришла эта мысль. Сам не знаю. Хотя, может быть, мне просто эмоционально очень близка идея нерушимого единства, постоянного перемешивания, синтетического богатства всего на свете. Может, эта идея – просто мой личный выход из одиночества… Но получается, что в каждую планковскую секунду каждый кусочек пространства с размерностью одной планковской длины, а следовательно, все, что с этим кусочком связано, например, та или иная струна, как бы перелетает из мира в мир. Ну, не совсем перелетает, скорее – поворачивается другим, более заметным и жирным, так сказать, боком… Ладно, это уже частности, это не сейчас… А планковская длина – это десять в минус тридцать пятой. То есть число этих кусочков в каждом миллиметре измеряется числом с тридцатью двумя нулями. А если брать по кубу…

– А миллиард, чтоб мы помнили – это девять нулей, – сказал Алдошин с добродушной улыбкой. Он сидел, как дома перед телевизором – нога на ногу, руки вальяжно сцеплены за головой.

– Именно, – быстро обернулся к нему Журанков и снова уставился на владыку. Тот давно одеревенел в вежливо-внимательной позе: локти на столе, подбородок на сплетенных пальцах, неподвижный взгляд – сквозь Журанкова. Оглушительно лязгали часы в углу.

– Продолжайте, Константин Михайлович, – сказал Наиль. – И не бойтесь нас утомить.

– Вы забыли добавить: потому что уже это сделали, – улыбнулся Журанков.

В чувстве самоиронии ему не откажешь, подумал Наиль. Психам оно не свойственно. Может, он все-таки нормальный?

Но тогда, стало быть, во всем, что он говорит, есть какой-то смысл?

Знать бы только – какой.

Был старый анекдот про остановившиеся часы: дважды в сутки они показывают абсолютно точное время, только вот никто не знает, когда…

– Каждый путь нужно пройти до конца, – сказал Наиль. – Продолжайте.

– Воля ваша, – ответил Журанков. – Должен еще раз оговорить: мне неизвестно, так оно все или не так. Мне неизвестно, и никому в мире не известно, лежат струны на самом деле в основе сущего, или нет. Никому не известно, есть ли на самом деле в каждой точке трехмерного пространства многообразие Калаби – Яу, или нет. Единственно, почему имеет смысл говорить об этих моих упражнениях – так только потому, что сделанное мною допущение каким-то волшебным образом в чисто математическом аспекте сняло очень многие противоречия между разными струнными концепциями. Стало быть, возможно, оно является неким значимым шагом к построению вожделенной теории, которая должна эти концепции объединить и продвинуть нас на новый уровень понимания структуры мироздания. И в этом смысле – и только в этом – мое предположение оказывается подтвержденным. Кроме того, оно позволяет вполне по-новому и довольно плодотворно посмотреть на проблему темной материи и темной энергии. Вокруг каждого крупного объекта возникает ореол из тонкодисперсного вещества, постоянно выщербляемого осцилляциями из одних миров в другие, он состоит из частиц, каждая из которых пребывает в нашем мире одну планковскую секунду, поэтому не успевает ни на что воздействовать, ни с чем прореагировать, и лишь всей своей суммарной массой сказывается на гравитации, а поэтому… Ладно, об этом не сейчас.

Он вздохнул. Ему очень хотелось рассказать еще и о темной энергии, потому что с учетом его предположения ее расталкивающее галактики воздействие можно было интерпретировать как косвенное подтверждение наличия среди ветвей мира многочисленных вариантов из антивещества. Это было страшно интересно. Но не для тех, кто его сейчас слушал, – он это прекрасно понимал.

– Теперь посмотрим, – сказал он, – что из данного допущения следует важного для нас. Из него следует, что между всеми ветвящимися мирами постоянно происходит перекачка. Конечно, перепрыгивание из мира в мир одной струны или двух ничего не меняет ни в том мире, из которого был осуществлен прыжок, ни в том, куда он осуществился. Для того, чтобы был проявлен в новом мире какой-то существенный объект, размером, скажем, с молекулу, должны одинаково вздрогнуть в резонанс очень многие пространства Калаби – Яу, находящиеся с точки зрения трехмерного наблюдателя рядом. Вероятность этого очень мала. Гораздо меньше, чем… ну… чем если бы все на свете китайцы, не сговариваясь, одновременно почесали левой рукой правое ухо. Но при том, что осцилляции происходят чрезвычайно часто, в секунду – число с сорока тремя нулями, даже очень малые вероятности время от времени реализуется. И не только объекты размером с молекулу могут словно бы ни с того ни с сего перелетать с одного отростка мира на другой, но и предметы куда более крупные. Ваш мобильный телефон, например, или серьги вашей жены. Тогда вы какое-то время будете их безуспешно искать в том месте, куда их вчера положили, и чесать в затылке, недоумевая, кой черт их унес. Просто чем больше объект – тем меньше вероятность того, что осцилляция случится с захватом именно всего составляющего его вещества.

– Погодите, – насторожился Наиль; перспектива бесследного исчезновения сережек жены неожиданно оказалась тем осязаемым примером, который смог вернуть ему нить рассказа. – То есть вы хотите сказать, что, например, и вся Земля может вдруг в один прекрасный день ухнуть куда-то в прорву?

Журанков улыбнулся, довольный, что хоть что-то сумел втолковать.

– Именно, – сказал он. – Но вероятность такого события во столько раз меньше вероятности переноса мобильника или серег, во сколько раз пространств Калаби – Яу в объем мобильника или серег укладывается меньше, чем в объем планеты. Я даже боюсь называть число нулей… – лукаво добавил он, покосившись на Алдошина.

Наиль снял со сплетенных пальцев немного затекший подбородок и уложил руки на стол. Покачал головой.

– Те же явления, кстати, могут происходить и с людьми, – как бы невзначай добавил Журанков. – И во всяком случае с химическими веществами, которые обеспечивают процесс мышления и запоминания в мозгу. Некоторые ученые даже постулируют существование этаких интегральных индивидуумов – личностей, в какие-то моменты обладающих суммарной полнотой знаний, которыми располагают их разветвившиеся близнецы во всех ветвях мира. Я так далеко не иду, я просто не думал об этом всерьез, тут можно заиграться. Например, относительно легко предположить периодическое возникновение таких сознаний, которые объединяются склейками между дублирующими друг друга индивидуумами с разных ветвей. Скажем, между мной теперешним и мной, который живет в мире, который возник из-за того, что я струсил и отказался пойти к вам сегодня на это собеседование. Но тогда логически можно вывести и периодическое склеивание всех вообще сознаний всех разумных существ во вселенной, на всех ее ветвях. Это прекрасная абстракция, но уж слишком… Слишком мелодраматичная. Получим пульсирующего Бога, который воистину всеведущ, но никак не всемогущ. Способен только время от времени подсказывать с высот своей информированности… И все. Что нам с ним с таким делать? В эти дебри лучше не соваться… Однако вот по мелочи. Например, свидетели, дающие совершенно разные описания одного и того же простенького события… Историки, с пеной у рта спорящие о, казалось бы, очевидных фактах… Они вполне могут не отдавать себе отчета, откуда их предубежденность – а она от того, что когда-то какие-то молекулы памяти залетели к ним с иных ветвей мира, из мозга тех их близнецов, которые живут не здесь, а там. Ну я же знаю, что Александр Невский разбил шведов на Неве! Ну я же знаю, что никакой битвы на Неве вообще не было! Я точно знаю, что коммунизм – это светлое царство справедливости, доброты и безграничного познания. А я точно знаю, что коммунизм – это террор, лагеря и повальная нищета…