Антон Абрамкин - Рубеж Страница 49

Девка плясала на снегу - голая, в одном венке с яркими лентами. На шее звенело монисто с тяжелыми дукатами, босые ноги проваливались в снег. - Давай, давай, сучонка! Пока пляшешь - жива будешь! Хлопцы разошлись не на шутку. Кто-то свистел в такт, кто-то об заклад бился - долго ли еще пропляшет. Остальные ее подруги лежали рядом - нагие, бесстыдно раскинув ноги. Им уже не плясать. Я отвернулся. Иногда самому становится тошно. Но делать нечего - вырастил волков. В ушах до сих пор стоял вой, отчаянный вой сгоравших заживо. И дух - знакомый дух горящей плоти. - Жги, жги, стерва! Пан сотник, может, с собой возьмем? Крепкая, одной на всех хватит! Я не удержался - обернулся. Девка (кажется, подруга невесты, не упомню уже) не кричала, не выла - тоненько повизгивала. В глазах не было ничего даже страха. Но она продолжала плясать, истово, не останавливаясь ни на миг. Да, жажда жизни сильнее всего - боли, страха, стыда. Даже сейчас, избитая, опозоренная, она все еще хочет жить... А красивая девка! Жалко? Нет, не жалко. И брать с собой ее нельзя. Пану она - такая - уже не нужна, в маетке посторонним не место. Ну что ж... Кони отдохнули, пора и домой. Но сначала... - Михал! Хлопец подбежал, широко ухмыляясь. В руке звенело монисто - такое же, как на девке, с тяжелыми старинными дукатами. - Пан сотник? - Невесту сюда! Оксану! - Гы! - И не "гы!" - оборвал я. - Обходиться вежливо! Понял? Михал почесал затылок, но спорить, ясное дело, не стал. - А вы, хлопцы, собирайтесь! И эту... Побыстрее! Девка словно догадалась пошатнулась, упала в снег, с трудом приподняла голову. Крик - хриплый, страшный. - Пан сотник! А может, отпустим? Пусть бегит! Доберется - ее счастье! Доберется! Десять верст - голой, по морозу! - Быстрее! - повторил я и, не оглядываясь, пошел к лошадям. В уши вновь ударил крик - ударил, оборвался. Все! Отплясала! У лошадей скучал постовой, не иначе, проклиная свой удел; неподалеку кулями лежали связанные гостьи. Эти еще попляшут в замке, жаль, мы не увидим... - Вот она, пан сотник! Тогда, в хате, я не успел толком рассмотреть невесту. До того ли было? Теперь... Теперь смотреть на нее не хотелось. Девка как девка, только на голове не венок - очипок с завязанной лентой. Как раз завязывали, когда мы вошли. - Ты Оксана? Невеста Гриня Кириченко? Она не ответила. В глазах была пустота - такая же, как у той девки. - Сомлела она, пан сотник! Я пригляделся. Не сомлела - хуже. Ее вытащили из хаты прежде, чем мы взялись за шабли, но и того, что она видела, хватило. - Да ничего, пан сотник! Чумак не в обиде будет! Михал вновь ухмылялся. И вправду, забава - невесту из-под венца увезти! Невесту увезти, жениха под потолком на собственном кушаке подвесить... Белые губы шевельнулись, в глазах промелькнуло что-то осмысленное, ясное. - Ироды! Ироды... Ее разум уходил - в темную глубину, в пропасть, откуда нет возврата. Да, не порадуется Гринь! И она не простит. Ведь там, в Хате, вся ее родня осталась!.. - Отойдите! Все! На двадцать шагов! Живо! Хлопцы удивленно переглянулись, Михал хмыкнул. Нетерпеливо заржали кони - застоялись, пора ехать... Я подождал, прикрыл веки. Прочь, Тени! Теперь перед глазами была белизна и неясный размытый силуэт с темным пятном возле сердца. Ее душа - и ее безумие. Страх можно прогнать, но это не страх, это хуже. Значит, обычные средства не годятся. Остается одно - Имя Тосефет, Великое Добавление. Клочья чужой души прогонят безумие, станут частью ее самой... Да, станут. И больше не будет Оксаны, чумаковой невесты. Будет кто-то другой... и Оксана. Теперь - не спутать, правильно подобрать слова. Когда-то раввин Лев из Праги пошутил: наклеил бумажку с Именем на обычную глиняную кадку - и получил голема. И мой хозяин тоже пошутил - сотворил пана Пшеключицкого. До сих пор не знаю, из чего - из кадки, из бревна или из свежего трупа. Удобно - за креслом стоит и золота не просит! Пора! Слова проступали на белизне - угловатые черные буквы. Справа налево, одна за другой. Чернота исчезала, сменяясь серостью. Словно кокон охватывал душу. Есть! Теперь последнее, но очень важное. Я открыл глаза. Белизна исчезла, исчезли черные буквы. Передо мной стояла кукла - живой голем с пустыми глазами. Нижняя губа отвисла, в уголке рта скопилась слюна... - Панночка Оксана! В глазах что-то блеснуло. Она вспомнила свое имя. Пока - только имя... - Ты - Оксана, невеста Гриня Чумака. Ты его очень любишь. Скоро твоя свадьба. Поняла? Если поняла - кивни! Голова дернулась - деревянно, мертво; и я вновь вспомнил пана Пшеключицкого. Такое и пан Станислав может. Но что толку от голема? - Пани Оксана! Сейчас я досчитаю до трех, и ты проснешься - веселой, радостной. Скоро ты встретишься с женихом, но слушаться будешь только меня. Поняла? Если поняла - кивни. Голова снова дернулась. Посмотрел бы сейчас пан Григорий на свою невесту! Теперь - последняя часть Имени. Та, что неведома пану Мацапуре. Его надо читать, глядя прямо в глаза. В пустые, широко раскрытые глаза новорожденного ребенка. - А теперь... Один... Два... - Где? Где я? Голос звучал растерянно, но в нем не было страха. Я улыбнулся, любуясь делом рук своих. Та, что была Оксаной, снова стала ею. Почти прежней... - Гратулюю вас, пани Оксана! Меня зовут Юдка, я - друг вашего жениха... Она неуверенно улыбнулась, поглядела вокруг. Удивленно, не узнавая. - Вечер добрый, пан Юдка. А где Гринь? Я хочу к нему!.. Ярина Загаржецка, сотникова дочка - Панна сотникова! Панна сотникова! Гвалт! Этого хлопца она не знала. Маленький, ушастый, мохнатая шапка на нос налезла, шаблюка по снегу волочится. Ну и воин! - Гвалт! Этого еще не хватало! Весь день в седле, устала, коня заморила, думала, хоть в Валках спокойно... - Гвалт, панна сотникова! Крамольника бьют! Ярина вначале не поняла какого еще крамольника? Но тут же вспомнила. Лекаришка! - И где ж его бьют, хлопче? За что, спрашивать не стала. Валковчане - народ справедливый. Коль бьют, так за дело. Парень моргнул и внезапно ухмыльнулся. - А у Павки Гончара! За углом, тут близко. Девушка вздохнула, провела рукой по лицу. Такой тяжелый день, а тут еще и гвалт! - А без меня не разберетесь? По довольному лицу недоростка поняла - не разберутся. Точнее, разберутся в лучшем виде - с паном Крамольником. - Ладно! Где живет Павка Гончар, она знала. Да и не Павка он - давным-давно Павло Севастьяныч, и сынов у него двое, у каждого - кулаки с добрый гарбуз. Уж если они бить начали!.. Толпа оказалась небольшой - всего с три десятка. И парни, и молодицы, и детишки. Стояли кружком - смотрели. Было на что. На снегу лежала попона - старая, в дырках; рядом валялись синие шаровары с кушаком в придачу и смушковая шапка. Хозяин всего этого добра находился здесь же - на попоне. Без штанов. В такой холодный вечер можно и замерзнуть, на попоне средь улицы лежа, а посему пана лекаря дружно грели. В две руки. Канчуками. Добрыми кожаными канчуками. Ярина невольно поежилась. Ох и славная вещь - кожаные канчуки! От одного свиста душа в пятки уходит! - Двадцать пять! Двадцать шесть! - вопили в толпе. - Гуще! Гуще пригощай! По филеям его! С попоны доносилось сдавленное подвывание. Голые ноги дергались в такт "угощению". - Двадцать семь! Двадцать восемь! Ярина почесала кончик носа. Важно пана лекаря лечат! Никакая застуда не возьмет! Вмешаться? Или обождать, пока до полсотни дойдет? - Тридцать пять! Тридцать шесть!.. Гуще, гуще! Доброхотов услыхали. Поровшие - сам Павка Гочар и его сын - переглянулись; и над улицей пронесся дикий вопль. - Тридцать семь! - подытожил кто-то. - А добре парят, аж завидно! - Хватит! Хватит, говорю! Ярина подъехала поближе, соскочила с коня. Ее узнали - парни поспешили снять шапки, и даже Павко Гончар остановил поднятую в полном размахе руку. - И чего это вы, добрые люди, творите? Или порядка не знаете? Павко Гончар сплюнул, хотел ответить, но его опередили. - А где ж такой порядок был, чтоб девок с пути сбивать?! Мало ему, сквернавцу-нехристю! Что смотрите, мужики? Поддайте ему, да так, чтоб навеки запомнил! Толстая широкоплечая бабища - руки в боки, очипок на ухо съехал, выступила вперед, сверкнула карими глазами-вишнями. Так-так! Ярина невольно усмехнулась. Тетка Гончариха! Ну, сейчас будет! - И ты, панна Ярина, рассуди! Доченька у нас одна, родимая, как яечко пасхальное! А он, нехристь поганый... "Нехристь поганый" между тем, сообразив, что канчуки откладываются, встал на четвереньки, потянулся за штанами... - А ну лежи! - тетка Гончариха грозно обернулась к бедолаге-Крамольнику, ткнула деревянным "котом" в бок. - Пока сотни горячих не получишь, не отпустим! Сначала - сотню горячих, а потом к попу, икону целовать! Похоже, лекарь попался - завяз по самые уши. Ярина хотела переспросить, но не тут-то было. - Рятуйте, люди добрые! Ох, рятуйте! И чего ж это он, нехристь, удумал-то? Ох, дитятко мое, дитятко! Ох, да чего ж теперь будет? Из хаты выглянуло "дитятко" - рябая пышногрудая девка в кожухе поверх рубахи, заплаканная, с распухшими губами. - Пошла в хату, бесстыдница, бессоромница! - грянула Гончариха. - На лавку ложись да юбку задирай - сама тебя сечь буду, сквернавку! Рук не пожалею! А устану, всех соседей позову! "Дитятко" исчезло. Между тем упомянутые соседи в дюжину голосов принялись пояснять "панне сотниковой", как дело было. Застукали их, лекаря да девку, на сеновале, причем с первого же взгляда на рубаху Гончаровой дочки ясно стало, что опоздали... Крамольник все же изловчился - натянул шаровары и попытался нырнуть в толпу. Но его схватили, толкнули обратно. На пана лекаря было жалко смотреть. Ярина не выдержала - отвернулась. Польстился кот на сметану! И была б еще сметана добрая!.. - Вот что, Ярина Логиновна! - Павка Гончар снял шапку, с достоинством поклонился. - Сечь его, сквернавца, так и быть, не станем боле, а отпустить - не отпустим. Сперва к батюшке сведем, к отцу Нифонту, окрестим бусурмана. А после пусть икону целует, что на моей Гапке женится. Вот Пост Великий пройдет, так на Красную Горку и окрутим. Пусть он, бес соромник, грех покрывает! Девушка вздохнула. Оно и не поспоришь, в своем праве Гончар. Канчуки что, могли и за дубье взяться! Сзади послышался топот. Подлетел Агмет на вороном иноходце, вихрем спрыгнул с коня. - Ханум-хозяйка! Зачем без меня ходи? Зачем от Агмета убегай? - Агметка! Иди сюда, Агметка! - радостно отозвались из толпы. - Давай камчу, камчой сподручней будет! Хведир оказался на месте - в зале, за отцовым столом. Ярко горела немецкая лампа. Бурсак чуть сгорбился, водя пером по листу толстой тетради. Пан Рио пристроился рядом, что-то негромко поясняя. Девушка лишь покачала головой. Ну, нашел Фома Ерему! Один сказки рассказывает, другой - записывает. Ровно дети! - Ярина! - парень вскочил, поспешно захлопнул тетрадь. - А мы тут... - Вижу... Шапка упала на лавку, темные волосы рассыпались по плечам. Ярина вздохнула - косу заплести, и то времени нет! - В Полтаву отписал ли, пан писарь? - Еще утром, - с готовностью отозвался Хведир. - С нарочным послал, и коня ему доброго дал... Думал сам ехать, так ты ж, панна сотник, не велишь! - Хорошо... Ярина не без труда расстегнула кожушанку, попыталась снять. Замерзшие руки не слушались. Пан Рио подскочил, помог. - То спасибо... Девушка подошла к очагу, протянула руки, поморщилась. - А вы бы, пан Рио, чем байки всякие пану писарю сотенному рассказывать, за паном Крамольником бы смотрели! Или в земле вашей каждому гулене девок портить вольно? Странное дело: пан Рио смутился - впервые за все их знакомство. - Я... Я ему скажу, госпожа Ирина! Рам... то есть господин к'Рамоль, и вправду иногда позволяет себе... Ярина не удержалась - хмыкнула. Вспомнилась грозная тетка Гончариха. С такой свекрухой не разгуляешься! - Вы б с ним поговорили, пан Рио! Утешили бы! Агмет вас отведет. - Гм-м... Рио задумался, вздохнул - не иначе о чем-то догадался. Девушка подождала, пока за гостем закроется дверь, и повернулась к Хведиру. - Ну так какую сказку рассказали пану Теодору сегодня? Бурсак смутился не хуже пана Рио, но мигом принял серьезный вид. - Отнюдь не сказку, Ярина Логиновна, но предание давнее земли своей. И не весь день сим мы заняты, но токмо час, не боле. Днем же вовсе мы не безделью предавались. Показал я пану Рио, како из фузеи стрелять, дабы мог он врага оружно встретить... Ярина только моргнула. Это же надо! Бурсак в окулярах учит "доблестного героя" рушницей владеть! - И... как? - Как и должно, - парень важно кивнул. - Пан Рио попал, я же - нет. Сейчас же, ради времени вечернего, рассказал он мне дивную повесть про злокозненных супостатов, Приживниками именуемых. Той супостат. Приживник который, сугубо к людской природе прилепляется и оную природу своей замещает... - Вроде беса? - девушка хмыкнула. - Эх, пан бурсак! Хведир-Теодор только усмехнулся: - Так фольклор же! Запишу, пусть пан Гримм порадуется... Устала, Яринка? - Устала... Девушка опустилась в кресло, прикрыла глаза. Хведир неуверенно потоптался на месте, шагнул к ней, осторожно погладил по плечу. - Ну, ты чего? Ну, отдохни! - Гонтов Яр пожгли... - Ярина сцепила зубы, мотнула головой. - Два десятка насмерть побили, а девок в лес увезли. Сегодня утром нашли сгвалтованные, мертвые... - Знаю... - Знаешь? А что молчат - знаешь? Спрашиваю: кто сотворил?! - глаза отводят. Будто и не их сельчан побили да живьем пожгли! Мать, у которой дочек увезли, - седая, за ночь старухой стала... Ярина устало прикрыла веки. Отец говорил: на войне страшно. Могла ли она подумать еще месяц назад, что доведется такое увидеть. И не в чужом краю дома. - Подкоморник один приезжал, - Хведир оглянулся, заговорил шепотом. - Из Мерлы. Туда снова Мацапуровы сердюки наведались. Говорят, пишитесь в крепость к пану нашему, он и защитит. А не запишетесь - все пропадете. И в Калайденцах они были, и в Циркунах. В Циркунах сход собирался, решили к пану Мацапуре под руку проситься... Девушка кивнула. Широко пан Мацапура рот разевает! То выгон требовал, теперь же - село вместе с посполитыми! - Значит, вот кто эти "татары"! Ярина и раньше догадывалась, теперь же все ясно стало. Вот почему им подмоченный порох прислали! Сгорят Валки, погинут все, а потом, как из Полтавы наказной сотник приедет, Мацапура только руками разведет: не моя вина, я даже порох им прислал, от сердца оторвал. И что селяне молчат тоже понятно. Татары далеко, а Дикий Пан - под боком. - Батька снился, - Хведир вздохнул, ссутулился. - Черный весь, глаза неживые, страшные. Видать, не упокоился... Девушка присела рядом, хотела что-то сказать, но слова не шли. Как утешить? Одно утешение - врага найти и кровью его умыться. Да разве достанешь пана Мацапуру! - Батька, он... Он тебя сватать хотел, когда сотня вернется. За Мыколу. - Твоего брата старшего? - За него... Девушка не удивилась - догадывалась. Умен был Лукьян Еноха! Нет сыновей у сотника Логина, а кому-то после смерти его доведется новым сотником стать. Впрочем, чтоб такое сообразить, ума особого не требуется. Мыколу Ярина знала мало, хоть и росли рядом. Хлопец как хлопец: черноусый, веселый. И черкас справный. - За Мыколу, значит? А ты? Сказала - и укусила себя за язык. И не просто - до боли. - Я? - парень невесело усмехнулся. - Мне, Яринка, попадью вдовую найдут. Вот и весь сказ. Девушка искоса поглядела на Хведира. Да, всем хорош хлопец - но не черкас. Стукнул бы кулаком по столу, чтоб с притолоки щепки посыпались!.. Хотя... О чем это она? Может, у пана бурсака и в мыслях ничего такого нет? Навыдумывала, дуреха, навоображала! Ярина встала, отвернулась, взглянула в темное окно. И вправду, хватит о глупостях! Не для того ее сотником кликнули! - Ездила сегодня, смотрела... Не знаю, что и делать. Слепые мы, Хведир! Мацапура каждый час налететь может, а мы и не знаем, куда помощь слать. Бурсак пожал плечами, снял окуляры, повертел здоровой рукой, снова пристроил на нос. - То и пан Рио говорил. Надежду он имеет, что пани Сало весть подаст. Ярина поморщилась. Странные дела творятся. Пан Рио тут из фузеи стрелять учится, а пани Сало, поговаривают, пана Станислава на постелях тешит-голубит. С чего это ей черкасам помогать? Другой у нее интерес. А может, и у пана Рио - другой? Приехал, чтоб Хвостика своего выручить. А как только тот на коня сесть сможет... - Как думаешь, пан Рио не предаст? - Он?! Бурсак почесал стриженый затылок, поправил окуляры. - Не такой он, Яринка! Он вроде лыцаря, а такие предавать не умеют... Лыцарь! Девушка улыбнулась. А и вправду - лыцарь! В броне да еще с мечом. Дивный меч! Такой она только на картинках видала. - ...Так я понял, обет у него - без службы не жить. Как у Дон Кишота. Помнишь книжку? Ярина кивнула и невольно улыбнулась. Хорошо еще пан Рио с ветряками не воюет! То-то бы хлопоту было! - И домой он попасть не может. Говорит, чародейство требуется. Вот Приживник этот... Думает пан Рио, что и в наших краях такой Приживник может обретаться. Оттого и... - Хведир! Прекрати! - маленький сапожок ударил об пол. - Все тебе байки да сказки! - Кто ведает? - бурсак усмехнулся. - Может, и сказки, а может, и тонкие материи, о коих учитель мой... Ярина засопела от возмущения, но не выдержала - рассмеялась. Что тут поделать? Фольклорист! Скрипнула дверь. Вошел пан Рио, скинул шапку, головой покачал. Присел, снова головой мотнул. Ярина отвернулась - чтоб улыбку не показать. - Так что, пан лыцарь, не вы ли у пана Крамольника на свадьбе дружкой будете? Юдка Душегубец Сердюк - косая сажень в плечах, голубые глаза навыкат - вытянулся, щелкнул каблуками: - То прошу, пан сотник! Ждут! Каблуками греметь да фрунт показывать я его не учил. Не положено здесь спрашивать, кто и откуда, но сказывают, будто служил этот парень в гвардии самого прусского короля. Служил да сбег - прямиком к пану Станиславу. Нашел куда бежать, дурень! Я кивнул гвардейцу и открыл знакомую дверь. Если пан Мацапура уже здесь... - Добрый день, пан Юдка! Я оглянулся - в библиотеке было пусто. Откуда же... - Я тут! Пани Сале появилась из-за кресла, в руках - большая книга в переплете, обшитом бархатом. - Пан Станислав обождать просил, скоро будет. Присаживайтесь, пан Юдка! Я еле сдержался, чтобы не усмехнуться. Не знал бы, кто она, точно решил бы - княгиня! Жесты, улыбка... А как голову держит! То-то она пану Станиславу по душе пришлась! Это вам не сельская девка, что только воет от страха да о невинности потерянной плачет. Эта себя показать сможет. Дама! Говорят, пан Станислав ей уже ключи от дома доверяет. Не все, конечно, но все-таки... - Нам с паном Станиславом может понадобиться ваш совет... Ага! "Нам с паном Станиславом!" Вэй, быстро это она! Хотелось спросить о важном, но стены, как известно, имеют уши. Особенно эти. - И что пани читает? Она молча протянула мне книгу. Я взглянул на открытый лист. Ага! Это даже не книга, это альбом. Странно, его я ни разу не видел. Рисунки были хороши. Хоть и не велит Святой, благословен Он, изображать нас, адамовых потомков, но хорошие портреты мне всегда нравились. Как тот, что висит совсем рядом. В альбоме, понятно, было не масло - акварель. Незнакомые лица, улицы, дома, морские волны... Рука пани Сале осторожно прикоснулась к моей, пальцы перелистнули страницу. Так-так! Старый знакомый! Да не один! Я поднял голову, сверяясь с картиной на стене. Хороший глаз у пани Сале! Сразу заметила! Да, это он, тот самый неведомый пан, только не в испанском камзоле, а в рединготе и шляпе. И рядом... Второй был мальчик - лет двенадцати. Тут и гадалка не нужна, чтобы понять - сын. И лицо, и глаза... Подписи не было, но сбоку темнели маленькие, еле заметные буковки. Я всмотрелся: Paris. Париж! Жалко, что ни года, ни имени. Но если на большом портрете - батюшка пана Станислава, то и здесь, конечно, он. А вот мальчик... Неужто сам пан Станислав? Вэй, да зарежьте меня, глупого бестолкового жида, если это он! Пани Сале поднесла пальчик к губам, закрыла альбом, отложила в сторону. Значит, не один я что-то заметил! Ладно! Рискнуть? Рискнуть! Язык Исключения, наречие, неведомое ангелам... - Успешны ли поиски ваши, госпожа? Нашли ли вы путь? Она задумалась, поджала губы. - Почти. В книге "Задея" описан один обряд. Его называют "Багряные Врата"... Внезапно я почувствовал: воздух в комнате загустел. Не нужно даже гнать Тени, чтобы понять - нас подслушивают. Покинуть Рубеж для Малахов почти невозможно и сопряжено со страшным риском - но уловить отголосок вибраций, вникнуть, разобраться... Одно благо: слушают - и не понимают. Да, не все доступно даже Рубежным Малахам! Потому и сотворил Святой, благословен Он, смертного Адама... - Это очень странный обряд - и очень страшный. В книге что он открывает дорогу в Шеол, но, по-моему, это и есть нелегальный путь через Рубеж к нам. Я невольно усмехнулся. Чтобы попасть в Шеол, не нужны никакие обряды. Да и глупость все это - сказки для сапожников и портных. Шеола нет, как нет и Рая. Есть другое, совсем другое... - Только... - пани Сале нахмурилась, качнула головой. - Там сказано, что для обряда нужна "чистая кровь". Господин Станислав считает, что это кровь детей. Он говорит, будто такая кровь нужна для всех обрядов связанных с выходом за пределы этого Сосуда... Точно, считает. Теми детьми, что в замок попали, можно целый пригород заселить. И не просто младени ему нужны! лишь те, что совсем крохи, только от бабки-повитухи. А нас, жидов, еще обвиняют, будто мы замешиваем мацу на крови христианских младенцев! - Я сделала большую глупость, господин Юдка. Когда мы переходили Рубеж, стража... Малахи едва не задержали господина Рио. Я решила откупиться и отдала свой амулет - крючок, ловящий чужие заклинания. С ним было бы легче. Двойника не хотели пропускать? Так-так, запомним! Выходит, Малахам не по душе лишняя душа! Значит, и мне через Рубеж не пробраться - обычным путем. Обычным - но есть и другие. - И вы решились, госпожа? Пани Сале не ответила, и я понял - решилась. Ее не страшат "Багряные Врата". И кровь - тоже не страшит. - Мой господин, кажется, собирается пойти с вами? Она улыбнулась - легко, чуть снисходительно. - Он очень любопытен, господин Станислав. И жаден. Но что он там сможет сделать - один? Даже если возьмет с собой своих воинов... Я не стал возражать, хотя и мог. Сотня хлопцев с мушкетами в Сосуде, где не знают, что такое порох! Да и одному всегда есть что делать. Жизнь спасать, например. А ко всему еще - ребенок, чумаков брат. Пленник! Не зря пану Рио велели его найти! Послали его - а вернется с Пленником пан Мацапура-Коложанский. Вернется и просто так не отдаст. А может, и вовсе отдавать не станет. Умен пан Станислав! Чтобы отхватить руку, ему не нужен палец - хватит и тени пальца. - А ваши друзья, госпожа? Снова улыбка, такая же снисходительная. Понимай как знаешь: то ли обмануть пана Станислава задумала, то ли пана Рио тут оставить - черкасам на съедение. А может, еще проще: велели ей одной вернуться - с ребенком. Одной. А что амулет свой отдала - не беда. Повернется пан Станислав к ней спиной в постели... Вэй, я бы не повернулся! Негромко хлопнула дверь. Он! Вставать не стал - чтобы пан Мацапура лишнего не заподозрил. Ничего плохого: сидит пан надворный сотник, гостью разговором занимает. А что Малахи разговоры подслушивают и зубами скрипят (если Святой, благословен Он, даровал им зубы, конечно), то моему пану не увидеть. - Гу-у! Гу-гу! Все-таки я вскочил - от неожиданности. Что значит "Гу-гу"? - Гу-гу! Да... Да!.. Дай! Топот крохотных ножек. Кто-то маленький, в коротком балахончике, косолапо пробежал по комнате, остановился у столика. - Дай! Дай! "Дай!" явно относилось к вееру. Сколько тут бывал, этот веер все время лежал на одном и том же месте. И никто, кроме пана Станислава, уже не скажет, откуда он взялся - легкий, изящный, с бабочками, летящими по тонким бамбуковым пластинкам. - Дай! Маленькая ручка потянулась вперед - и опустилась, не достав. Маленькая детская рука - с четырьмя пальцами. Пленник! Да, плохо быть жидом - даже не перекрестишься! Ведь этому мальцу и месяца от роду нет! - Дай! Взгляд нечеловеческих - от висков к переносице - глаз обжег, словно на меня взглянуло Пламя Эйн-Софа. Взрослые глаза. Страшные. И лицо... Не бывает у детей таких лиц! Послышался знакомый смех. Пан Станислав шагнул к столику, протянул веер. - Держи! Ребенок довольно засопел, прижал добычу к груди. - Гу-у! Гу-гу! И вновь я почувствовал страх. Брат Гриня Чумака не гугукал, как несмышленый младенец. Он говорил, пытался сказать, но не мог. Пока что - не мог. - Прошу прощения, пани и Панове! Этот маленький пан меня слегка задержал. Пан Станислав улыбался, на пухлых щеках обозначились знакомые ямочки. Ни дать ни взять добрый дед, радующийся внуку-первенцу. Интересно, когда он "чистую кровь" по углам пентаграммы льет, тоже так улыбается? - Этот маленький пан очень любопытен. А ну-ка, подойди к пану Юдке! Можешь подергать его за бороду, он не обидится! Мне бы посмеяться. Во-первых, шутит пан Станислав. Во-вторых, почему бы и не подергать пана Юдку за бороду? Посмеяться бы - но я даже не улыбнулся. Он понял! Ребенок, видевший меня пару раз за всю свою жизнь (Вэй, тоже мне жизнь, месяц всего!) - понял! Простучали маленькие ножки. Пленник подбежал ко мне, чудные глаза смотрели твердо, не мигая. Сдерживая страх, я наклонился, дернул губы улыбкой. Вот она, борода, хватай! Ручонка протянулась вперед. Уже другая, не с четырьмя пальцами - с шестью. Я стиснул зубы. Святой, благословен Ты! Не допусти! Шестипалая ручка застыла, медленно опустилась. - Гу-у! Гу! Он что-то требовал. Чудные глаза взглянули в упор. И сразу исчезли Тени... Я был тут, я никуда не делся. Но это был уже не я... Кто-то другой сидел в старом тяжелом кресле. Нет! Не сидел! Стоял! Вокруг был незнакомый сад, чужие лица - и только запах гари, такой привычный, был знакомым. Дом пылал, пылал сад... * * * ...Магнолии горели неохотно. Дом, в полотнищах черного дыма, не желал сдаваться. Все эти старинные гобелены, посуда из серебра и фарфора, все эти ткани и резное дерево, дубовые балки и расписная известь потолков - все это сопротивлялось огню, как умело, и розовый мрамор садовых статуй сделался черным от копоти. На коробку с коллекцией шлифованных линз наступили сапогом. Собаку убили. Кошки разбежались. Улетела ручная сова, а белые мыши так и остались в доме. Поперек усыпанной гравием дорожки лежит грузное тело тети. А там - дальше - бабушка, а няню куда-то волокут, выкручивая тонкие, в медных браслетах руки... И за сотни верст вокруг нет ни одного мужчины. Ни одного; только потные гиены в стальных рубахах, несколько женщин, уже мертвых или все еще обреченных, горящие магнолии - и я, задумавший обороняться шелковым сачком для ловли бабочек. Обо мне вспомнили. Несколько рыл обернулось в мою сторону, в редких бородах блеснули белые зубы. Кто-то, временно оставив награбленное, двинулся ко мне - небрежно, как бы привычно и мимоходом, потому что всего и дела-то - сгрести за шиворот обомлевшего от страха мальчишку, щенка, не сумевшего спасти даже свою белую мышку. А тетя лежит поперек дорожки и уже ничего не видит. И бабушке все равно. А няня... Белый платан за моей спиной устал бороться и вспыхнул снизу доверху, будто облитый маслом. Вместе с дуплом, вместе с гнездом болотницы, вместе с муравейником... Я знал, что не могу отменить случившееся - и оставить все как есть тоже не сумею. Зачем я здесь, кто я такой, если не сумел защитить свой дом: бабушку, няню, тетю?.. Я отступил на шаг. Еще на шаг. Шелковый сачок в руках дрожал. Гиены ухмылялись, но я боялся не их. Я ненавидел себя. Я стыдился себя, слабого; я пожелал, сам до конца не осознавая своего желания. Изо всех сил пожелал... И шагнул в костер. Вспыхнули волосы, боль впилась в щеки, в кончики пальцев. Я дернулся, пытаясь вырваться, вынырнуть из страшного видения. Рванулся... * * * - Пан Юдка? Да что с вами? Лицо пани Сале было рядом - встревоженное, слегка растерянное, - Сейчас! Тут у меня нюхательная соль... Вот уж не думал, что в библиотеке пана Станислава есть нюхательная соль! Я глубоко вздохнул, прогоняя остатки кошмара. Чужого кошмара. Чужого - но такого знакомого. Встал, улыбнулся, поправил сбившуюся на ухо кипу. - То я прошу прощенья у моцного пана и сиятельной пани... - Это я у тебя прошу прощения, пан Юдка! - пан Станислав улыбнулся, хлопнул по плечу. - Да не вставай ты! Эх, мой грех, загонял я тебя! Ни дня субботнего не чту, ни дня воскресного... Пан Станислав качал головой, усмехался дружески, но я уже не верил - ни его улыбке, ни добрым словам. Я оглянулся - Пленник исчез. Ясно... Пан Мацапура продолжал улыбаться, что-то твердить о том, как вредно три ночи подряд не спать, но я не слушал. Умен мой пан! Наверное, так и было: взглянул он в глаза Пленнику, то ли случайно, то ли заподозрив что - и провалился в пропасть. В ЧУЖУЮ пропасть. В бездны чьей-то памяти. Да, пан Мацапура умен! Не испугался (а может, испугался, да себя преодолел) - и проверить решил. На мне. На своем верном псе Юдке. Так-так... Интересно, что моему пану привиделось? Нет! Не привиделось! Что ОН заставил моего пана увидеть? Кто же ты, Пленник? Нюхать соль я отказался, и от стопки знакомой гданьской вудки - тоже. Пан Станислав не настаивал. Мы присели к столику, на скатерть легла толстая книга с позеленевшими медными застежками переплета. Я узнал - книга "Задея". Так-так... Для того и собрались. Пан Станислав и тут верно рассудил. Пани Сале в своем Сосуде некромант не из последних. И сам пан Мацапура не один год такие книги почитывает. Ну, и я, глупый Юдка... Слушать о "Багряных Вратах" было неприятно. Читать - тоже. А смотреть на рисунки - тем более. И не только из-за "чистой крови". Я не брезглив; тем более людей, кто попадет в замок, все равно не спасти. Говорят (говорили прежде), что такой кровью пан иногда ноги парит. От боли в суставах. Может, врут? Другое не нравилось. "Багряные Врата" - все равно что топор в руках ювелира. Или портного. Вместо тонкой работы - удар с плеча. Хотя... Я вновь перечитал затейливую вязь скорописи, проглядел густую киноварь рисунков. Три круга: глумленье, Имена и кровь. И дорога - тоже из крови. Грубо! Очень грубо! Но кто знает? Обнадеживать не стал. Может, и выйдет. Хвала Святому, благословен Он, мне таким заниматься не приходится! И не придется. Пани Сале принялась что-то рассказывать о настоящих Воротах - о тех, которые стерегут Малахи, - но я не стал слушать. Захотят рискнуть - пусть! Я им не спутник. Другое сводило с ума, не давало покоя. Пленник! Чего он хотел от меня? Помощи? Или просто угрожал? Или?.. Дверь хлопнула, пан Станислав откинулся на спинку кресла, улыбнулся. - Тебе и вправду надо отдохнуть, пан Юдка! Завтра поспи, а послезавтра работа будет. Я плечами пожал. Впервые, что ли? Мацапура поглядел на дверь, за которой скрылась пани Сале, и внезапно подмигнул: - Хитра баба! А ведь врет! Чую - врет! И ты, пан Юдка, врешь! Он понял. Да и мудрено не понять! Пани Сале все-таки баба - увлеклась и сболтнула о Рубеже то, о чем лучше молчать. - Значит, эти твои Малахи некоторых задарма пропускают? Да, кое-что пан Станислав сообразил. Но не все. О том, что перед ним - Консул Рубежа, он все-таки не догадался. - Ладно, после поговорим... А теперь о деле. Пора с Валками кончать. И побыстрее! Я кивнул, вспомнив худую некрасивую девочку, ладно сидевшую в седле. Моя Смерть... Можно ли покончить со Смертью? - Утром гонец прискакал - Циркуны согласны под мою руку пойти. И Мерла тоже... - Поздравляю зацного пана! Он дернул щекой, огромная ладонь рассекла воздух. - С чем? Два села - разве того мы хотели? Проклятые селюки! В поры забились да поглядывают, кто верх возьмет! А из Полтавы, того и гляди, наказной сотник приедет. Полковник там не дурак - знает, как таляры звенят, но и он тянуть долго не сможет. Я задумался. Легко пану приказывать! - Валки с налету не взять, - осторожно начал я. - И Минковку не взять. Да это зацному пану и не нужно. Черкасов там нет, все на панне Загаржецкой держится... - Верно! - пан Станислав хохотнул. - Ты, пан Юдка, мне ее живой привези! Прежде чем шкуру содрать, я хочу знать, чем ее кожа пахнет! Перед глазами вновь встало ее лицо - плосконосое, некрасивое. И глаза темные, как ночь. Как та ночь, когда встретились все трое - Смерть, Пленник и Двойник. Двойник! Мальчишка показал мне!.. - Что молчишь, пан Юдка? Я заставил себя улыбнуться. - Пану нужна панна Загаржецка? Он ее получит. Да только она зацного пана ласкать не станет. Он захохотал - громко, до слез. Затем махнул широкой ладонью: - Ну ты и скажешь! Нагайки или железа каленого испробует - враз захочет. А нет - руки свяжу да рот заткну. Не в том дело! Да, не в том. Мне не пережить свою Смерть. Значит? Значит, вот он, мой час? Страшно, глупый Юдка? - Пан Станислав сказал "послезавтра", - я встал, взглянул ему прямо в глаза. - Значит, будет послезавтра. Пан меня знает. Он хотел что-то сказать, но осекся. Да, он меня знает. Иегуда бен-Иосиф выполнит панскую волю. И не потому, что я предан ему - зацному пану Станиславу Мацапуре-Коложанскому, бешеному псу, парящему ноги в теплой крови. Просто от судьбы не уйдешь, а долги надо платить. Моя Судьба рядом - протяни руку. И я протягиваю. Но сначала... * * * ...А Давид отвечал Филистимлянину: ты идешь против меня с мечом и копьем, и щитом, а я иду против тебя во имя Г-да Саваофа, Б-га воинств Израильских... Средний треугольник - Гевура, Теферэт, Хесед. Гевура - созвездие Шор, могучий Телец. Теферэт - Кешет, Стрелец-из-лука. Хесед - Мознаим, Весы Б-жьи... Неярко горит семисвечник, белые линии на деревянном полу проступают четко, вбирая священный огонь и отдавая свет обратно. Желание Отдавать - то, чем озаботился Святой, благословен Он, сотворив мир из самого Себя. Нижний треугольник - Год, Йесод, Нецах... Я не тороплюсь. Время тоже послушно, его можно сжать, можно развернуть, как ночное небо. ...А Давид отвечал Филистимлянину... Маген Давид - Щит Давидов, великий образ Творения, путь к Двей-кут Единению. Шесть лучей - шесть дорог... Год - созвездие Арье, гривастый Лев. Йесод - Бетула, небесная Дева. Нецах - Г'ди, лобастый Козерог. Линии замкнулись, и свет, до того сдерживаемый, наполнил комнату. Не огонь светильника - пламя Сфирот, отблеск Вечного Пламени. Шесть лучей, шесть созвездий, шесть пророков. Теперь вы со мной, Ицхак, Иаков, Авраам, Моше, Йосеф и Аарон! И Ты, Б-г отцов моих, вспомни обо мне! Пора! Я ступил на самую середину, в Крепость Малхут, в средоточье Давидово, сияющее под пламенем Творца. Космос раскинулся вокруг - бесконечные слои сфир. От Мира Малхут - сфиры Действия до Мира Кетер - Великой Короны. И Космос объял меня. Я прикрыл веки - обычное зрение уже не служило мне. Тени сгинули, и я узрел блистающую белизну. Мир ждал, ждал моего слова, и на миг душу объяла гордыня, невероятная, безмерная, как море, в котором до поры затаился Левиафан. Я МОГУ ВСЕ! ВСЕ! Я, маленький мальчишка из Умани, я, Иегуда бен-Иосиф... * * * Очнулся... Глубоко вздохнул, заставил себя вынырнуть из Бездны Левиафано-вой. Святой, благословен Ты, прости меня, грешного! Мне не нужно пламя сфир, не нужно служение ангелов. Мой час близок, а мне еще так много надо узнать! Когда я впервые открыл великую книгу "Зогар", то вознамерился уподобиться самому Шимону бар-Йохаю, да пребудет мир с ним, знавшем все о Тверди и о Небесах. Но я не смог узнать всего даже о самом себе - и, наверное, уже не успею. Мой час близок, и дорога стелится под ноги. Пора! Я поднял руку, сосредоточиваясь, представляя того, кто должен прийти ко мне. Двойник! К твоей душе взываю я! Приди! Белизна дрогнула, поползла пятнами. Меня услышали - и множество душ откликнулось на зов. Но мне нужна одна - душа того, кто так схож со мной. Двойник! Именем и Силою Б-жьей заклинаю тебя! Откликнись! Откликнись... Откликнись... Откликнись... Невидимый ветер сфир унес чужие души, и вот сквозь белое свечение проступило неровное пятно. Я замер. Пятно, похожее на кокон; внутри, за полупрозрачной пеленой, темная сердцевина, словно косточка в спелой вишне. Я не ошибся. Он! - Я... Я здесь... Голос не слышен - слова проступают сами собой, неспешно, тяжело. - Кто ты и зачем меня позвал? Представиться, назвать себя? Нет, рано! - Я тот, кто знает о горящем доме, о маленьком мальчике, который не смог вынести свой слабости и воззвал к Неведомому, прося о Силе... Интересно, видит он меня? Наверное, нет. Сейчас ночь, Двойник спит, и только душа его... - К кому ты обращаешься? К мальчику - или ко мне? Да, я не ошибся: в его душе, как в скорлупе, заперта другая - душа маленького мальчика из горящего сада. - К тебе. Я хочу получить ответы... - Зачем? Внезапно мне показалось: я слышу голос старца. Усталого от жизни старика, которому все равно. А ведь Двойник молод, вдвое младше меня! - Я скоро уйду. Смерть, Двойник и Пленник уже встретились. Но я не хочу исчезнуть, не вкусив последнего Хлеба Стыда... Молчание... Белый кокон чуть заметно колеблется под невидимым ветром. - О чем ты? Не понимаю. Да, конечно! Я попытался говорить с ним на языке, неведомом в его Сосуде. К тому же он молод, а только с годами приходит мудрость. - Двойник - это ты, чья душа столь сходна с моей. Смерть - девушка, которую ты знаешь. А Пленник... О нем я и хочу спросить. Кто он? Снова молчание. Внезапно я пожалел об этом разговоре. Уже много лет я пытаюсь разобраться в себе. Чем мне поможет мальчишка, заживо сгоревший в пламени последней мольбы? Чем я сам помогу себе?! - Пленник... Ребенок, за которым меня послали? - Да... Вспомнились глаза - страшные, недетские глаза, способные ввергать Душу в пучину чужой памяти. Я н