Михаил Харитонов - Рубидий Страница 5

— Вот что, Витька, — сказал Привалов и угрожающе привстал.

Корнеев посмотрел на него с каким-то унизительным интересом.

— И что ты мне сделаешь? — сказал он спокойно и осмысленно. — Ты говнодрищ, а я маг. Я тебя в овцу превращу, раком поставлю и очко порву. И ты всю жизнь об этом молчать будешь. Ты мне отсосёшь миллион раз, чтобы я никому не рассказал. Ты мне сосать всю жизнь будешь. И  Стелку твою, разъёбу, накуканю хорошо... Слышь, муженёк, она пархотку бреет? Люди говорят, у неё там сказки венского леса...

Сашка побагровел. Он понимал, что, как мужчина, должен сейчас что-то сделать. Наверное, ударить. Физически он это мог — в молодости он был не дурак подраться. Но ударить настоящего мага было для него, слабачка, нереально.

Привалов зажмурился и попытался трансгрессировать корнеевское кресло. На сей раз чуда не случилось: кресло осталось на месте, Витька — тоже.

— Чё, пизорвань? Зассал? — каким-то особенным, гунявым голосом осведомился Корнеев. — Понял своё место, парашник? Эт" хорошо, эт" здорово, — вспомнил он кивринское присловье. — Да ты не ссы, не буду я Стелку ебать, Ромка говорил — у неё из манды гнильём тащит, как с помойки...

Трудно сказать, что послужило последней каплей. Но Привалову внезапно стало легко и приятно. Заклинание "самсоново слово" само всплыло в голове со всеми подробностями — простое, не требующее никаких особых умений, вообще ничего, кроме готовности пожертвовать собой. Однако Саше именно этого и хотелось больше всего. Сейчас он убьёт Корнеева. Потом, если останутся силы — жену-блядищу. Может, чего останется и на долю её Артёма или кто у неё там. После чего он умрёт от истощения души. И все его проблемы умрут вместе с ним. Перспектива показалась неожиданно заманчивой.

— Да погибнет моя душа с тобой, — начал он, простирая руки.

— Чо-чо бля? — осклабился Корнеев. — Пропукайся сначала...

— Да погибнешь ты худой смертью, — улыбнулся Саша, творя заклятье.

В эту секунду до Корнеева дошло. Зарычав, он метнул в Привалова файерболл. Тот погас в воздухе: "самсоново слово" защищало само себя. Пробить такую защиту мог бы, наверное, только Киврин, да и то вряд ли.

— Да возьмут тебя силы злые... — продолжил Привалов, чувствуя, как сгущается в комнате тяжёлая всамделишная тьма.

Корнеев тоже это почувствовал — и внезапно рухнул на колени, как подкошенный.

— Сашка, прости дурака пьяного! — закричал он отчаянно. Тот не услышал: у него перед глазами стояла торжествующая витькина рожа, в ушах звенели слова "выебок пиздогубый" и "сказки венского леса".

— Саша, не надо!!! — пронзительно завизжал Корнеев, когда тьма начала сгущаться вокруг него.

Тут помещение прорезала жёлтая молния и тьма исчезла.

Посреди комнаты стоял Жиан Жиакомо. За ним, с портфелем под мышкой, семенил гном.[6]

— Господа, — произнёс великий престидижитатор с невыразимым презрением, — это просто бездарно.

Корнеев, увидев начальство, воспрял было духом.

— Эчеленца, этот псих... — начал он ябедническим голосом, показывая на Привалова.

Жиан Жиакомо щёлкнул пальцами, и на руке материализовалась белая перчатка с шитой золотом монограммой. Рука вытянулась, как резиновая, и с оттяжечкой хлестнула Витьку по щеке. Потом по второй.

Витька выпучил глаза, хватая ртом воздух. Саше вдруг стало стало смешно: его приятель стал похож на снулую рыбу.

— Bastardo, — сказал Жиакомо Витьке лично. — Pezzo di merda.[7]

— Эчеленца... — проблеял Витька.

— Вы дерьмо, — сказал Жиакомо по-русски, — но всё-таки мой ученик. Мне нет дела до вашего volto morale, но быть идиотом вы не имеете права. Сейчас вы чуть не погибли. От заклятья, наложенного маленьким безобидным человечком. Которого вы умудрились вывести из себя. Это всё равно что издохнуть от укуса блохи.

Привалов испытал противоречивые чувства. Сравнение с блохой ему не понравилось, а вот испуганная и побитая физиономия Витьки — наоборот.

— Что касается вас, — голова великого магистра повернулась к Саше. — Вы правильно оценили свою жизнь. Она не представляет никакой ценности, потому что вы ничтожество. Но вы переоценили ценность его жизни, — он снова повернулся к Корнееву. — Она стоит не больше вашей. К сожалению, он мой подчинённый. Из-за его смерти меня ждали бы неприятные разбирательства и хлопоты. Иначе я с удовольствием понаблюдал бы, как вас обоих заберут вниз. Впрочем, этот deficiente не останется без соответствующего вразумления.

Он повёл бровью, и Витька пропал. Привалову показалось, что он слышит какой-то задушенный писк.

— И запомните, — сказал он Привалову. — Если кто-нибудь из вас доставит мне хоть малейшее беспокойство... — он недоговорил и исчез.

Гном с портфелем остался. Он повёл носом и пропищал:

— Саша, налей...

— Саня, — вздохнул Привалов, — ты своё выпил.

— Капелюшечку, — попросил гном.

— Саня, — сказал Привалов, — ну вот сам подумай. Я сейчас буду ссориться с Жиакомо?

— Плохо мне, — сказал гном плаксиво. Реакции не дождался и нырнул в паровую батарею вместе с портфелем.

Привалов печально посмотрел ему вслед. Когда-то гном был человеком — очень условным, но всё-таки. Звали его Саня Дрозд и был он по занимаемой должности институтским киномехаником, а по жизни — тихим, безвредным, пьющим раздолбаем. Пьянка его и погубила: он попал под горбачёвскую антиалкогольную компанию. Модест, обожавший всяческие запреты, наложил тогда на подведомственную ему территорию мощнейшее неснимаемое заклятье. Всякий, кто принимал в стенах Института больше двухсот грамм чистого, превращался в мышь, черепашку, гномика или другое незаметное существо. Заклятье продержалось ровно неделю: приехала комиссия из Москвы, и пришлось в срочном порядке накрывать поляну. Всю неделю сотрудники выпивали за территорией или под охраной защитных заклинаний. Пострадали всего двое: старый алкоголик Мерлин (он превратился в инфузорию), да Саня Дрозд, которого, кажется, просто забыли известить о нововведении. Гномика забрал к себе Жиакомо. По слухам — из жалости: другие гномы не приняли нового собрата, так что тот ходил весь искусанный и в синяках.

Мысли Привалова плавно перешли на Жиакомо.

На фоне всеобщего упадка и разложения заведующий отделом Универсальных Превращений казался последней крепостью, не спустившей флага. Киврин стал американцем. Кристобаль Хунта предался махинациям. Амперян и прочие занимались кто чем. Даже высокосознателный комсомолец Почкин, и тот всё больше времени посвящал кооперативу "Вымпел Плюс", занимающемся перепродажей персональных компьютеров фирмы IBM.