Казимир Баранцевич - Царица бедных. Рассказы Страница 5

А жена? О, та предчувствует сильнее всех! Как она крепко оперлась на его руку и кольцом сцепила обе свои руки как близко придвинула свое плечо к его плечу! Как будто боится, что он сейчас вот уйдет от неё. Он слышит её тяжелое, прерывистое дыхание… Нет, это не то, не то! Та дышит легко и свободно, прикосновение её руки, её походка, — всё, всё полно для него глубокого значения, полно смысла, счастья, жизни!..

Вот её след на снегу, её маленький, узенький след! радуясь, что он увидел его сохранившимся, не затоптанным чужими ногами, он вступил в него, и ему показалось, что между ним и ею вдруг возникла таинственная цепь сообщения, что всё то, что в данную минуту наполняло её существо, должно передаться ему, и что первое, что она должна была узнать, это — то, что он ступает в её следы.

«И если она обернется, — сказал он себе, — то это будет означать, что она знает!»

Ему вспомнилось старинное поверье, что, ступая в следы человека, можно узнать его мысли и чувства.

Она обернулась, она увидела его.

— Я здесь, я здесь! — хотел он ей крикнуть, но кричала только его душа, — я здесь, подле тебя, следую за каждым твоим шагом, я стараюсь попасть в твой след, потому что и это для меня уже счастье! Да, это для меня счастье! Я вижу, я ощущаю тебя, я… почти разговариваю с тобою! Что говорить мне твой след? Ведь это тот самый след, который отпечатлелся в то осеннее утро, в парке, на дорожке когда я тебя ждал. Ты помнишь это утро, конечно; о, конечно, ты помнишь его! Ты помнишь мои безумные речи, мои слезы, мольбы… и то, что ты отвечала мне? Ведь там, в этой аллее под хмурым покровом осеннего неба, под капли дождя, между нами был заключен союз — на жизнь и на смерть! Ты не забыла его? Да, конечно! Вот сейчас ты отвечаешь мне! Скучно этой маленькой ножке идти по снегу, далеко, до устали идти? Но она знает, что настанет пора, и любящая рука охватит эту ножку, согреет ее, приголубить… Настанет, настанет пора!.. Не крадучись от людей будем следовать мы один за другим, а смело, свободно, никого не боясь, не остерегаясь, рука об руку пойдем по новой дороге к свободе и счастью!..

Качаясь, тихо подвигалась колесница… Снег всё шел и шел. И люди шли. И по мере того, как подвигался вперед человек с героическими мыслями, эти мысли его изменялись, и то, что казалось ему раньше высоким, тускнело и принимало такой скучный, обыденный вид!..

И на мокром снегу одни следы залеживались другими; их пересекали полосы от колес извозчичьих дрожек; они таяли, превращались в грязь и уничтожались.

Цветок

Пришла весна. Снег растаял на могиле ребенка, солнцем пригрело ее, и на пригреве показалась молодая травка, зеленая красивая. А между нею, неизвестно как и когда, вырос цветочек, совсем скромный полевой цветочек с желтенькими лепестками. Прямо и стойко, не боясь ветра, стоял он на своем стройном, тонком стебельке и, в полном сознании счастья бытия, смотрел вокруг. Тут было много цветов — и таких, как он, и лучше, красивее. Но великий мир для всех одинаково был широко раскрыт. Для всех всходило солнце и осушало ночную росу, для всех был благодатный дождь, и тихая, теплая ночь сходила на землю.

С восторженным удивлением смотрел цветок вокруг, смотрел и припоминал что-то смутное и тяжелое, что было с ним когда-то… Ведь он вырос из сердца ребенка, что зарыт в этой могиле!.. Да, да, он его сердце!..

Как он страдал и бился в прежней своей оболочке! Какой это был ужас! Ребенок бегал, резвился, потом заболел; его свезли в больницу. Он страдал, видя вокруг чужие лица, он день и ночь плакал, просился домой, потом в страшном жару, потеряв сознание, он бредил, метался в своей кроватке, просовывая ручонки между шнурами решетки, он звал маму, и когда всё было кончено, когда чуть-чуть билось сердце, он всё продолжал звать маму… И там, где он лежал, были каменные белые стены, высокие потолки, чуждые лица, — там всё было так чуждо и страшно…

Да, это было когда-то! Кажется, что это было давно, очень давно!.. Теперь он не помнить, не знает мамы; в той новой оболочке, в которую он заключен, ему чуждо и непонятно прошлое. Да, что-то как будто было; но, может быть, это был сон, тяжелый сон — не более?

И, может быть, вся наша жизнь со всею обыденной пошлостью, со всеми стремлениями, удачами и неудачами, есть один тяжелый сон? И любовь, и вражда, и даже самое счастье наше земное, — всё это, может быть, один сон?

Лен

Ночь уходила, уводя с собою свои темные призраки. Рассвет догонял ее, как бы желая хоть раз взглянуть в её загадочное, вечно закрытое лицо и не догнал: ночь ушла в глубину дремучего, векового леса и спряталась под корни поверженного бурей дерева.

И когда ушла ночь все встрепенулось, все ожило к новой жизни. Навстречу поднимавшимся с моря лучам солнца вспорхнули из своих гнезд птицы и, взмывая к тихому, безоблачному небу, запели утренние молитвы. И темная, сумрачная ель стала на свою суровую молитву и, трепеща зубчатыми листьями, в вечном паническом страхе, молилась молодая осинка, молился скромный лесной ландыш, распространяя вокруг целомудренное благоухание.

Все, все молилось в природе, даже большие, серые камни, молчаливо сидевшие по сторонам изрезанной колеями трудовой дороги. А солнце, в своем дивном, золотом уборе, поднималось все выше и выше, горячей ласкою осушая бриллиантовые капли росы, — эти слезы греховной земли, — и когда, наконец, поднялось на локоть от сверкавшей, подобно серебру, гладкой поверхности моря, то брызнуло искрами света на широкую полосу льна.

Волшебный был этот лен! Головки его были кудрявые, белокурые головки детей; — его голубые цветочки — их веселые, наивные глазки, его стебли — их слабые, тонкие тельца. Сплошною стеною стоял этот чудный, живой лен и десятки миллионов маленьких детских уст в один тихий голос, шептали утреннюю молитву Творцу.

Узкая дорожка со взгорья вилась между льном. Тихий ветерок пронесся по этой дорожке и шепнул что- то льну, отчего все головки затрепетали и склонились.

— Идет, идет! пробежал шопот по всей полосе.

— Идет! сказала красивая, голубая бабочка и, трепеща крылышками, полетела навстречу.

— Идет! прожужжал пролетавший мимо жук.

Лежавшая на тропинке, недвижно, гадюка подняла голову, помотала ею по сторонам и уползла в канаву, под куст.

Идет, идет! зачирикали птицы и все голоса природы слились в один торжественный, славословящий хор…

Он показался на взгорье, как тень, как легкий, светлый призрак. В бедном, волочившемся краем по земле, хитоне, босой, с открытою головою, Он тихо, задумчиво, спускался с пригорка. Светлые глаза Его смотрели на далекое море и лучи солнца клали яркие облики на Его исхудалое лицо…