Дмитрий Емец - Арина Страница 5

Мой приятель в расстегнутой рубашке сидел за столом. Перед ним стояла почти пустая бутылка "Абсолюта" и лежала криво разломленная - именно разломленная - палка копченой колбасы.

По его красному лицу и неподвижному упорному взгляду, которым он смотрел на меня, я понял, что он хорошо уже пьян.

- А! Где ты шлялся? Уже черт знает какой час! А, не вижу... ну фиг с ним! - приветствовал он меня, пытаясь сфокусировать взгляд на настенных часах, но видно, циферблат расплывался, и он бросил свои попытки.

- Опять по бабам? - проницательно спросил он, хотя я никогда ничего ему не рассказывал.

- Пошел ты!

Шебутько недоверчиво расхохотался, подержал бутылку над стаканом и, издав губами звук "прр-р", пустил пустую бутылку катиться по столу. Не поймай я ее, она бы упала.

- Что-то мелкие стали делать бутылки! Не успеваешь напиться с одной и сидишь как трезвый дурак! - сказал он зло, опрокидывая в глотку стакан и кусая своими крепкими зубами колбасу прямо от палки.

- Что случилось? - спросил я, видя, что он как-то необычно возбужден.

- В том-то и дело, что ничего. Совсем ничего. Еще один совсем пустой день, черт его побери. В суде свары, клиенты плачутся из-за всякого вонючего гарнитура, а судья такой мудак... Хотя пардон - нельзя говорить "мудак" о женщине. Может быть, сказать, что она сука? Но она даже не сука, а так - оно, средний род, - и он брезгливо махнул рукой.

Я был вполне счастлив в тот момент и жил мечтами о завтрашней встрече. Мне не хотелось сейчас говорить с Шебутько, а хотелось лечь в кровать, чтобы скорее наступило утро.

Я хотел незаметно уйти и оставить его одного, но он заметив это, вскочил и захлопнул дверь кухни, загородив ее своей широкой спиной.

- Нет, ты постой! Ты скажи, зачем мы живем? Дурацкий вопрос, я знаю, но ты скажи? Ты трахаешься с кем попало, даешь взятки за свой тухлый маргарин, одеваешься в дорогие пиджачки и таскаешь этот телефон с антеннкой... Я днем сижу в суде, делю имущество, ни с кем не сплю, хотя и мог бы, надираюсь каждый вечер и все равно трезвый. Допустим, так будет пять, ну еще десять лет, а потом? Что нам пить, кого трахать?

С Шебутько всегда так. Трезвый он деятелен и редко задумывается о морали, напившись же, начинает решать глобальные вопросы бытия, причем почти всегда одни.

Я терпеливо дожидался, пока он закончит и вновь вернется за стол, чтобы пойти спать, но сегодня он был особенно взбудоражен и не хотел оставаться один, нуждаясь в слушателе для своих излияний.

- Нет ты постой! - крикнул он, хватая меня за ворот и притягивая к себе. У тебя такая рожа, словно тебе меня жаль, а ты сам счастливый сукин сын!.. Вот поговорим о счастье. Ты думаешь, что счастье в том, что есть, а я думаю, счастье в том, чего нет... Понял, нет? Объясняю проще. У тебя вот что-то есть, не знаю что, наверное, очередная баба, и ты этим счастлив. Но потом баба исчезает и снова у тебя все плохо. А ты будь счастлив тогда, когда никаких поводов для счастья нет и все вокруг паршиво, и тогда это будет настоящее стабильное счастье.

- Ну так чего тебе надо? - сказал я с досадой. - Если у тебя все паршиво, так и будь счастлив по своей же теории.

- Не нравится моя теория, так скажи свою! - потребовал Шебутько.

У меня своей теории не было, но, чтобы отвязаться, я сказал:

- Думаю, секрет счастья прост. Если люди начнут делать друг для друга хорошее, выручать друг друга, приходить на помощь во всех ситуациях, тогда жить станет намного приятнее.

Шебутько неприятно расхохотался:

- Хреновая теория! Хочешь я тебе скажу, как будет на практике? Допустим, ты сделаешь какому-нибудь Сидорову хорошее, а он тебе фиг. Ты снова сделаешь ему хорошее, а он тебе снова фиг. Ты, закусив губу, в третий раз сделаешь ему хорошее, и еще получишь еще один фиг. Ты захочешь уйти, а этот Сидоров, или эта Сидорова, неважно, схватит тебя за шиворот и станет трясти, требуя все больше и больше хорошего и расплачиваясь теми же фигами. Тогда ты как заедешь ему или ей в зубы...

- Стоп-стоп! - сказал я. - А нельзя найти кого-то другого для твоей благотворительности? Мало ли в мире людей?

- В том-то и дело, что мало! Весь мир состоит из таких Сидоровых!.. Да, что о них говорить! Пойдем! - Шебутько, в котором вдруг пробудилась бешеная энергия, схватил меня за рукав и потащил в коридор.

- Куда пойдем? - не понял я, безуспешно пытаясь вырваться.

- Как куда? Ты что меня не знаешь? Закатимся в кабак! - потребовал он, срывая с вешалки свою куртку.

Заметив, что я не хочу, он взревел как медведь и сгреб меня в охапку.

- Бросить меня одного хочешь?.. Ну уж нет, ты пойдешь! Не бросишь же ты меня? А если не пойдешь, тогда я пойду один, разобью кому-нибудь морду и попаду в обезьянник. Тебе же утром придется меня вытаскивать! Помнишь, как было тогда?

- Ладно, черт с тобой, пойдем! - сказал я, отталкивая его.

Я знал, что Шебутько не шутит. В прошлом году он ударил головой в лицо пытавшегося задержать его за буйство капитана милиции, и мне пришлось выкупать его за очень большие деньги. Хорошо еще, что капитан оказался малым сговорчивым, хотя и оценил свою разбитую рябую физиономию дороже любой фотомодели.

Не помню, где мы шатались в ту ночь, сколько и что пили. Помню только какого-то напуганного мужика в красном пиджаке, у которого Шебутько отрывал одна за другой пуговицы, и руки какой-то женщины, обнимавшей меня за шею. Потом наступил полный провал, и в себя я пришел только во втором часу дня. Я валялся на диване в квартире Шебутько, а сам он ходил по комнате и что-то насвистывал, уже вполне бодрый.

Я привстал и сунул руку в нагрудный карман. Разумеется, он был пуст и даже вывернут, и я порадовался, что, отправляясь ночью с Шебутько, взял с собой только триста долларов.

- Вчера за все платил я. Это, небось, у тебя все украла эта стерва. Карина или Ирина, как там ее...

- Какая Карина? Такая рыжая? - спросил я, смутно что-то вспоминая.

- А это уж тебе лучше знать. Не я притащил ее сюда, - сказал Шебутько, кивая на смятое белье на диване.

Я выругался, взглянул на часы и поплелся в ванную. Из зеркала на меня взглянула такая вспухшая, безобразная рожа, что мне захотелось его разбить. Я залез в душ и долго стоял под ледяной струей, пока мысли не прояснились и тошнота не отступила.

Тогда я вышел из ванной и быстро оделся, листая блокнот с сегодняшними делами. Они были все те же. Вечером в порт прибывал плавающий морозильник из Швеции и нужно было, чтобы они без заминки были погружены ночью в рефрижераторы и отправлены в Москву.

Встреча с заместителем начальника таможни была назначена у меня на час дня, а это значило, что я уже минимум на полтора часа опоздал. На улице я поймал такси и помчался в порт.

Улыбнувшись узнавшей меня секретарше и миновав очередь, я прошел в кабинет. Обставлен он был паршиво. Два шкафа с папками, серый стол из ДСП, расшатанные стулья и облупленная лампа с загнутым хоботком символизировали, должно быть, порядочность, скромность и государственный ум сидевшего в нем чиновника. Но я примерно представлявший себе, сколько денег каждый день остается в этом кабинете, готов был поручиться, что и стулья, и шкафы, и батареи давно могли быть из золота самой высокой пробы.