Владимир Колин - Зубы Хроноса Страница 5

А когда за зеленым занавесом последней комнаты Атахуальпа надел ему на руки массивные браслеты, вырезанные из двух цельных смарагдов, Мак Аллен вдруг ощутил странное спокойствие, которое охватило его, как плотная вода, и его взгляд тяжело уперся в медное лицо индейца. Ему показалось, что в голубых глазах застыло странное ожидание.

«Чего ты так смотришь?», — хотелось ему спросить, но спокойствие вдруг уступило место странному и неясному ощущению.

Ему казалось, что во всем его существе что-то клокочет, что там где надеты браслеты из смарагдов, появляются мурашки, что они разбегаются у него под кожей, размножаются в грудной клетке и сшибаются в сердце, вдруг участившем свое биение. Он открыл рот и втянул в легкие побольше воздуха. Все его тело конвульсивно сжималось. Он постарался взять себя в руки, но и в голове что-то бурно пульсировало. Какая-то чуждая сила завладела им, проникая все глубже в самое сокровенное его существа, туда, где рождаются чувства и мысли. Он попытался воспротивиться ей. Жилы на шее набухли, и он сжал зубы в жестокой схватке с самим собой. В его взгляде, полном решимости, отразилась мысль об убийстве, которое он все откладывал. Атахуальпа покачнулся и упал к его ногам.

— Дальше, — сказал Мак Аллен, содрогнувшись от звуков своего собственного голоса.

Он произнес эти слова на том же языке «квича», на котором говорил и до сих пор, старинном языке инков, которому его научила мать, Куси-Койлор, но слова звучали по-иному, более сурово, словно кто-то другой произносил их вместо него. Атахуальпа вдруг пополз по полу, и так, ползком, покинул комнату, Мак Аллен следовал за ним, как в трансе. Все было странно и необычно, и он не мог понять, почему, несмотря на странность всего им переживаемого, ощущение невозможности возврата к самому себе начинало овладевать им со все большей силой. Словно бы два человека столкнулись в его сердце; он испытывал прежнюю страсть к золоту, жадную и готовую на все для своего удовлетворения, но и неожиданную широту души, что-то вроде щедрой радости, вызываемой мыслью о том же золоте.

И неясно, так неясно, что он не мог бы определить, что чувствует, его охватывало ощущение, что вот-вот, сейчас что-то случится, должно случиться, и если он напряжет все силы, он сможет сказать, в чем заключается это неясное предчувствие. Это было ощущение, для которого он не находил слов (может быть, слова, способные его выразить, еще не были придуманы), но он подумал, что так и должно было случиться с тем, кто через долгие годы, в старости, возвращается в город, в котором он провел свое детство и которого с тех пор не видел: он не знает, что ждет его за поворотом улицы, но верит, что узнает вид, как только он ему откроется. Только Мак Аллен находился в Крепости мертвых впервые…

Вернувшись в большое помещение с четырьмя дверями, замаскированными разноцветными занавесами, Атахуальпа вставил факел в скобу, прикрепленную к стене. Свет играл на коже индейца, и казалось, что его мускулы овевают языки пламени. Мак Аллен видел, как он старается сдвинуть металлическое кольцо, укрепленное в стене, под факелом, горящим с равномерным потрескиванием, которое улавливалось только благодаря необыкновенной насыщенности стоявшей в комнате тишины. И удивлялся, видя, что и не пытается ему помочь, как сделал бы это еще недавно. Но теперь он знал, что не должен этого делать, что Атахуальпа ужаснулся бы, если бы их руки соприкоснулись сейчас на металле кольца. И им начало овладевать странное нетерпение.

— Быстрее, — сказал он. — Быстрее!

Когда плотно засевшее в стене кольцо наконец подалось, индеец издал что-то вроде стона. Часть пола, поскрипывая, заскользила, подобно горизонтальному ставню, и Мак Аллен почувствовал, что так и должно было случиться, что этого он и ждал. Совсем успокоившись, он направился к ступенькам, открывшимся в полу, и начал сходить по ним, даже не обернувшись к Атахуальпе, который снова взял факел и светил ему сверху, не смея следовать за ним. Нетерпение Мак Аллена прошло. Он был спокоен и уверен в себе.

Каждая ступенька была другого цвета. Воздух теплел. В конце лестницы открывалась круглая, голубая, словно высеченная из огромного сапфира комната; посередине, на постаменте, вырезанном из скалы, стояла прозрачная шкатулка. Еще не видя их, Мак Аллен почувствовал, что он знает предметы, которые в ней заключались. Не спеша, торжественно, он вынул из шкатулки и надел на голову священную «маскапаику», знак власти. Потом взял два золотых кольца, покрытых тонко вырезанными рисунками, и вдел их в уши. Он не удивился, что уши у него оказались проткнутыми, хотя и не помнил, чтобы молчаливая Куси-Койлор когда-нибудь их протыкала. Он вдруг увидел ее улыбку, загадочную, как старинный иероглиф, и услышал голос, прозвучавший в теплом воздухе Крепости мертвых: — Вот так, мой цветок чинчиркомы! Теперь ты готов предстать перед Виракочей, победителем.

Согретые его телом браслеты из смарагда казались горячими, как металлические манжеты. Он попытался их скинуть, но не смог. Вспомнив, что Атахуальпа легко надел их ему на запястье, он решил, что браслеты сжались. Но как мог сжаться смарагд? И, впервые взглянув на них внимательно, Мак Аллен понял, что ошибся. Их зеленый блеск и гладкость заставили его подумать, что oни вырезаны из двух огромных смарагдов, но теперь ему казалось, что они вылиты из какого-то странного зеленого металла. Слабое жужжание доносилось из браслетов, словно бы в каждом из них был спрятан шмель. «Не бывает зеленых металлов», — медленно и громко произнес Мак Аллен. Но он не был в этом уверен. Фрэй Мигуэль разрешил бы его сомнения, сн был человеком образованным.

Его уши, не привыкшие к тяжести золотых серег, начали болеть. Он с усилием выпрямил голову и услышал дрожащий голос старика на смертном одре: — Никто, поднявший на тебя глаза, не должен остаться в живых, будь он хоть твоим братом…

И снова, поняв, что он слышит старинный завет, дошедший до него сквозь мрак времен, Мак Аллен подумал о том, что он — это он и уже не он. У него были воспоминания, которых он не пережил, но он помнил и все то, что с ним случилось когда бы то ни было.

— Видишь, Фрэй Мигуэль!.. — шепнул он с горьким упреком, сам не понимая, в чем упрекает усопшего доминиканца.

Потом оглядел голубые стены и глубоко вздохнул.

Больше здесь делать нечего. Атахуальпа стоял на верхней ступени, терпеливо ожидая. Высоко подняв факел, он не взглянул на Мак Аллена, продолжая созерцать потолок, на котором играли свет и тени.

— Идем, — сказал Мак Аллен, направляясь к выходу и словно зная, что отныне его желания стали приказами.

Они медленно прошли по аллее, выложенной красными плитами, и лишь на мгновение остановились перед бассейном. Наклонившись над его черной водой, он не узнал своего лица, но узнал себя. Он стал другим. Словно капризный ребенок, он сунул в воду руку, смутив зеркальную гладь, но тут же отдернул ее.